Николай Васильев - Три жизни одного из нас [СИ]

— Ну, вот еще! Я уже сама их отшила, вряд ли снова сунутся!

— Ах, ты моя умничка! Я знал, что на тебя можно положиться!

— Что это ты, Карцев, так расчувствовался: и к сердцу прижимаешь и руки гладишь и зубы заговариваешь? Раньше все это надо было проделывать!

— Ох, раньше! Но ведь лучше поздно, чем никогда. И потом, что-то мне подсказывает, что твой гнев пошел на убыль… Пошел, пошел, вот уж почти и кончился. Дай-ка я погляжу в твои оченьки… Ну, лапонька, солнышко, яблочко наливное, дай… Во-от, во-от, ты и улыбаться начала и оттого еще милее стала! Ну, давай, голубка моя, мириться… Хороший мир лучше плохой ссоры — не так ли?

Спустя полчаса, предвкушая неизбежное, они вошли в тихое обиталище Сергея Андреевича, полуосвещенное уличной иллюминацией.

— Не зажигай свет, — попросила Юля. — Хватит нам и этого.

— Мне бы, наверное, хватило одного сиянья твоих глаз, — шепнул комплимент ретивый перестраховщик.

— Вот как ты теперь красиво заговорил… И стихами, поди, можешь?

— Стихами? Ну, если поднапрячься…

Он замолк, сосредотачиваясь, и неожиданно для себя «родил»:

Она удивленно и смущенно засмеялась:

— Ты на что это намекаешь, бесстыдник?

— И в мыслях не было. Наверное, это голос сердца, а с ним лучше не спорить. Ведь так, любовь моя?

И он стал покрывать ее лицо нежными поцелуями — как обычно проделывал в ее подъезде, начиная ласки. Но там дальше поцелуев и обжиманий пойти не удавалось — здесь же ничто дальнейшему не препятствовало…

Целуя, он постепенно разоблачал девушку от шапки, шубы, шали, сапогов, одним движением лишил знаменитого платья. И тотчас раскрыл свежезастеленную постель, сгреб в охапку желанную плоть и вдвинул ее под одеяло.

— Ой, как холодно! — застучала она зубами и задрожала.

— Лечу следом! — заверил ее Карцев, стремительно раздеваясь. — Я ужасть какой горячий, мигом согрею!

Голым он нырнул к ней в объятья и стал зацеловывать шею.

— Только не торопись, давай еще понежимся…

— Да что я, варвар одичалый или маньяк озабоченный? Мне одной кожи твоей расчудесной на полночи для ласк хватит…

— Да-а, на ласки и слова вкрадчивые ты мастер… Только, мне кажется, не любишь ты меня, Сережа…

На Сергея Андреевича будто ушат холодной воды вылили. «Чтоб ты провалилась, со своей любовью! — взъярился мысленно он. — Так все чудно складывалось и на тебе: любовь!». Но тотчас опямятовался и заговорил — чуть с обидой, но игриво:

— Это я тебя не люблю? Да я не только тебя люблю, то есть всю целиком, но и каждый кусочек тебя, каждую часть твою. Люблю волосы твои душистые, гривастые, в завитках химических; ушки лопушистые с мочками большими, мягкими — по ним, кстати, сразу видно человека доброго, — а уж как я люблю тебя за ушками целова-ать! (Целует). Будто вся душа твоя трепетная за ними сосредоточена! Невыразимо хороша и шея твоя: полная, обильная, отзывчивая, с такой проникновенной ямочкой под горлом! Ее одну можно целовать до самозабвения… А плечи? Мало кто может похвастать такими ровными, гладкими, царственными плечами! Трудно, ох как трудно оторваться от них моим рукам и губам — разве только для посещения того, что так заманчиво колышется под ними? Бог мой, какие объемные, подвижные, нежные овалы! Как приятно ладоням скользить по ним, играть ими, сжимать легонько… И какие у них вздыбленные сосочки — так и просятся на язычок и зубок, в губы и в мою жадную глотку!

В этом месте уже забывшаяся Юля внятно застонала, забросила руки себе за голову и выгнулась, подставляя удобнее трепещущую грудь под умелые ласки. Но дерзкому мало стало той груди, и он завладел обширным лобком. Трепет Юлин усилился троекратно и колени непроизвольно разъехались: ягодка созрела. Сергей хотел уже покрыть фемину, но вспомнил, жалея ее, о презервативе. Тот загодя был положен под матрас; он порвал упаковку и стал напяливать клятую резину, но Юля взяла его за руку:

— Не надо, сегодня можно так…

Мгновенно порадовавшись, ухарь лег на восхитительно мягкие телеса, подсунул ладони под обширные ягодицы и стал упоенно совершать фрикции… В какой-то момент он почувствовал, что Юлю это должным образом не пронимает. Но сам взвелся уже до точки невозврата и сорвался в оргазм…

— Хорошо тебе было? — спросила Юлия.

— Мне-то да… — с ноткой досады ответил Карцев и хотел было высвободиться.

— Подожди… — удержала его в себе женщина и, просунув кисть меж лобками, сжала, видимо, клитор. Скоро она прерывисто задышала, тело ее слегка напряглось, она шумно вздохнула и затихла, убрав руку. Еще более сконфуженный, Карцев лег рядом.

— Вот так я кончаю, — чуть погодя горько сказала Юлия. — И то редко. Понял теперь, почему я люблю начало отношений и не люблю постель?

— Не совсем, — озадаченно молвил Сергей Андреевич. — Ты ведь была перед этим близка к оргазму?

— Мне тоже показалось, что с тобой у меня все будет хорошо и сильно. Но ты вошел и начался спад… Наверно, это уже безусловный рефлекс на мужской орган, приобретенный за время замужества. Вовка у меня был мужик бесхитростный: ему захотелось — значит, давай…

— Ничего, Юленька, у нас полночи впереди и масса неиспользованных возможностей. Найдем твою заветную струнку… Пока же дай-ка мне твои ножки ровненькие, полненькие, незаслуженно мной обойденные, я их легонечко поглажу, понежу да и поцелуями пройдусь…

Минут через пятнадцать-двадцать они уже подзабыли о первом проколе, вернувшись в состояние сладкой истомы и взаимной тяги. Провинившийся «орган» тоже ободрился и явно желал реабилитации.

— Ну-ка, моя красавица, повернись на бочок да ко мне спиночкой, — ласково приказал любострастник. — Так будет удобнее сжимать твои груди бесстыжие…

Потискивания он сопроводил ласковыми покусываниями плечей и спины, затем полуразвернул к себе Юлю и применил свой излюбленный прием со всасыванием в грудь… Трепет вновь охватил ее. Памятуя об ее прошлом оргазме, он проник спереди кистью меж полных ног, к вульве и клитору… Она задышала, завозилась, стала поерзывать попой, отчего «орган» оказался совсем рядом с известной пещеркой и слегка проник в нее… Махи ее попы стали шире, но он нарочно придержал ее и даже оставил в покое клитор, оторвался и от груди, переключив губы на плечи, шею и давно не целованные уста… Потом легонько возобновил фрикции и пальпирование, ощущая нарастание в ней страсти — и вновь притормозил… В таком качелевидном ритме ласки длились и длились, а желание достичь оргазма в Юле все росло. На одном из пиков мучитель стиснул руками крутые женские бедра и стал, наконец, мощно гонять свою «штуку». Доселе слабое постанывание Юлии переросло в громкие, без стеснения крики, и она забилась в конвульсиях… В их ходе случилось и его содрогание, — вряд ли замеченное взбудораженной любовницей.