Лучия Деметриус - Избранное

Гости скоро разошлись, молодожены удалились в свои комнаты и того раньше. Молодой супруг на минуту задержался на балконе, выходившем в сад, не желая стеснять жену и дать ей возможность раздеться. Тут он впервые вспомнил Мици, которой сам так ни разу и не написал (письма же от нее перехватывала его мать). Закурив одну из немногих в своей жизни сигар, к которым он прибегал лишь в минуты крайнего волнения, он увидел мысленным взором черные блестящие глаза своей бывшей возлюбленной, каштановые завитки на лбу, подвижную, тонкую стройную фигурку. Ему послышался ее звонкий смех, заглушавший бульканье картошки в котелке, когда она с его разрешения приходила к нему по субботам и хозяйничала в его каморке, ее щебетанье, стук каблучков по деревянному полу, звон ее бесчисленных бус, когда она наклонялась над тазом, стирая его носки, тепло ее объятий, ее слезы при расставании.

Он бросил окурок в траву и долго смотрел, как постепенно меркнет огонек, потом, вздрогнув от ночной прохлады, вошел в заставленную мебелью комнату, увешанную салфетками с маками и васильками, вышитыми той, что ждала его, спрятав лицо в подушки, немного стыдясь и немного волнуясь, почему ее муж не торопится к ней.

На другой день утром Эгон проснулся первым и с минуту разглядывал пухлую, белотелую женщину, спавшую рядом с ним. Ночью ему снилась Вена, он сдавал трудный экзамен и одновременно наблюдал за постройкой большого здания. Только стряхнув с себя остатки сна, он вспомнил вчерашний свадебный пир, неприятный прокуренный воздух нижних комнат, запахи кухни, вина, духов, вспомнил, кто эта женщина, лежащая возле него. Эгон не знал — встать ли ему или дождаться, пока она не проснется. Если он встанет, то что ему делать одному в чужом доме? К счастью, Минна проснулась, открыла глаза, улыбнулась, слегка опустив ресницы, словно застыдившись, и подставила ему лицо для поцелуя.

Потом она, как и всякая рачительная хозяйка, принялась энергично выбивать на подоконнике подушки, стирать с мебели пыль, суетливо бегая по комнате, и все это со значительным, почти торжественным видом.

Девушка в красной пышной юбке, с улыбкой до ушей на круглом удивленном лице и с косичками, завязанными пестрой лентой, сделав книксен, поставила на стол кофе с молоком.

— Барышня, когда кофе попьете…

— Госпожа докторша, — прервала ее Минна, и в голосе ее не было ни малейшей иронии.

После кофе Эгон пошел в город за газетами.

В последующие дни он развернул бурную деятельность. С архитектором вместе он разрабатывал проект особняка. Он точно знал, что ему нужно, каждая деталь, казалось, давно запечатлелась в его мозгу, и здание получалось капитальным и вместе с тем изящным. Мебель для кабинета, спальни, гостиной и столовой он заказал в Вене по своим эскизам. Строя дом, заказывая мебель, Эгон думать не думал, что у них могут быть дети, а Минна стыдилась сказать ему об этом. В будущем он видел только себя и как свою тень — Минну, в гостиной, спальне, в столовой, словом, там, где присутствие ее было уместно, одну только Минну и несколько вещиц, характерных для ее времяпрепровождения: корзинку для рукоделия, какую он видел у жены своего профессора, изящный, кокетливый туалетный столик, кухню со всеми кухонными принадлежностями.

В октябре дом был готов. Это был двухэтажный розовый особняк с широкими террасами, стоявший посреди сада, где, казалось, не спилили ни одного дерева и где опытный садовник проложил извилистые дорожки, обсадив их розами.

Ближе к зиме стала поступать мебель. Она прибывала в огромных ящиках, которым дивился весь город. Никто не посмел бы сказать, что деньги Зоммера нашли себе плохое применение. Оставалось только узнать, что представляет собой Эгон Таубер в качестве врача. Наконец он повесил на воротах черную табличку с золотыми буквами и стал ждать пациентов. На третий день, после того как была повешена табличка, оповестившая всех об открытии кабинета, на прием явилась молодая дама, жена главного прокурора. Она когда-то дружила с Минной и теперь горела любопытством узнать, не составила ли та лучшую партию, чем она сама.

Тауберы пока еще не устроили ни одного званого вечера, и весь городок сгорал от любопытства. Болезнь госпожи прокурорши не мог определить никто, даже врачи из Клужа.

Внимательно осмотрев ее, доктор Таубер поставил диагноз и тут же назначил лечение, так что на второй день госпожа прокурорша говорила всем, что чувствует себя значительно лучше и господин Таубер совершенно исключительный врач.

И началось паломничество.

Поначалу городские богачи приходили к нему точь-в-точь как жена прокурора, из чистого любопытства, желая поглядеть на удивительное медицинское оборудование, строгую роскошь розового особняка, на парк с елями и каменными скамьями, потом обращаться к доктору Тауберу стало признаком особого шика — брал он дорого, и позволить себе лечиться у него мог далеко не каждый.

Но Эгон Таубер и в самом деле был хорошим врачом. Он успешно вылечил одного, другого, третьего, и все это были болезни, с которыми другие врачи в городе не могли справиться. Слава его росла, и та быстрота, с какой он завоевал себе популярность, не могла даже присниться скромному врачу, берущему умеренную плату.

Вскоре он уже оперировал в городской больнице своих частных пациентов. Рука у него была легкая и, как принято говорить, счастливая, успешные операции следовали одна за другой.

Зоммер был доволен, и старый Таубер немного распрямил свою согбенную заботами и годами спину. Он был смущен и напуган, когда его сын по самые локти запустил руки в приданое невесты, боялся, что на семью Таубер падет позор, если Эгон окажется плохим врачом, боялся злых языков, которые толковали, что Эгон пускает на ветер деньги, которые столько лет копил Зоммер. В семье Таубер никто не транжирил так широко и напоказ чужих денег, пусть даже полученных как приданое. И старик Таубер молчал, затаив в сердце страх, и опускал глаза, встречая знакомых. Теперь он мог поднять голову и с гордостью посмотреть в глаза людям.

Эгон доказал, что он хороший сын. Как только он начал зарабатывать сам (но не раньше), он назначил родителям пенсию, и она увеличивалась по мере того, как круг его пациентов расширялся.

Взаимоотношения между супругами сложились странные. Минна поначалу ласкалась к нему, хотела, чтобы ее побаловали, но вечно занятый и спешащий муж отвечал на ее ласки сдержанно и сухо. С женой он вел себя чрезвычайно вежливо, но нежность, казалось, была чужда его натуре.

Они вместе наносили необходимые визиты, шествуя по городу под руку, важные и серьезные, по воскресеньям обедали то у одних, то у других родителей или же устраивали обед у себя. Эгон был всегда внимателен к жене, одевалась она лучше, чем у богатого отца, но когда они оставались наедине, то кроме как о хозяйстве или о том, что надо бы еще купить, говорить было не о чем. Эгон уходил в кабинет и читал последние книги по медицине, полученные из-за границы, а Минна скучала в роскошной гостиной, украшенной одной-единственной картиной какого-то модного художника, купленной в Будапеште бывшим коллегой Эгона.