Лучия Деметриус - Избранное

— Скорее! Начинайте! — услышал он шелестящий шепот за спиной и вздрогнул, узнав голос Анны Вебер.

Он склонил закрытое маской лицо и сделал надрез.

— Что вы делаете? — снова прозвучал ее голос, но на этот раз повелительно, так, как звучал каждый день в коридорах клиники, в комнате дежурных, в канцелярии, на кухне, так, как никогда не звучал, когда она обращалась к нему.

Он остановился и еще ниже склонил голову. Надрез был сделан неправильно. Кровь запенилась в брюшной полости.

Доктор растерялся, ему показалось, что он куда-то проваливается, но тут же он взял себя в руки, зажал сосуды и довел операцию до конца. Холодный пот покрывал его с головы до ног.

Больную положили на носилки и унесли в палату. Состояние ее было более угрожающим, чем до операции. Ребенку делали искусственное дыхание в углу операционного зала.

Спотыкаясь, словно слепой, доктор добрел до кабинета. За ним последовала Анна Вебер.

— Что делать? — прошептал он, будто во сне.

— Переливание крови, — коротко ответила она.

— Совершенно верно.

Казалось, он все забыл. Она вышла на цыпочках из кабинета, отдала необходимые распоряжения, отослала домой родственников пациентки, уверив их, что все идет хорошо, избавляя доктора от встречи с ними, и потом также на цыпочках вернулась в кабинет.

Она укрыла сгорбившегося Эгона шалью, растерла ему похолодевшие руки, дала выпить валерианки, легко и быстро помассировала виски, и все это молча, ни о чем не спрашивая. Каждые четверть часа она сообщала ему о состоянии больной.

Через час доктор встал, прямой, суровый и, кажется, успокоенный, и сам отправился к постели пациентки. С присущей ему уверенностью, четким и ясным голосом, известным по всему городу, он спрашивал инструменты, отдавал приказания и делал то, что было в его силах, что подсказывала интуиция дерзкому врачу, вступившему в борьбу со смертью. И время от времени он поднимал голову, и его синие глаза погружались в глаза Анны, словно черпая в них новые силы.

Ни один пациент не умер под скальпелем Эгона Таубера. Но это могло произойти сегодня, если бы не Анна Вебер.

К утру у больной восстановился пульс. Синие, похолодевшие ноги стали согреваться. Сердце билось почти равномерно.

Таубер сделал еще одно переливание крови, взглянул на красного сморщенного ребенка, который слабо пищал в своей кроватке, и вышел из палаты. Анна Вебер шла следом. Они оба вошли в кабинет, непотушенная лампа казалась бледной по сравнению с голубым утренним светом. Доктор подошел к окну и погладил Анну по плечам. Он ощутил ее тепло, ее силу, силу безответной лошади, которая без устали тащит воз. Они молча глядели, как постепенно редеет в саду туман и вырисовываются черные башни замка.

Спустя некоторое время Анна тихо спросила:

— Я должна подыскивать себе другую работу, не так ли?

— Ты? Никогда! — так же тихо ответил Эгон. Решение было принято.

Один только раз Минна открыто высказалась вслух об Анне Вебер. После многих недель вздохов, дутья, молчания, брюзжания и намеков, как-то вечером она спросила мужа:

— Эта Анна Вебер, эта нескладная лошадь, влюблена в тебя?

Доктор сурово посмотрел на нее.

— Она меня уважает и очень многое делает для клиники.

Минна горько усмехнулась:

— А ты, ты тоже ее уважаешь?

— Несомненно.

— Люди говорят, что между вами…

Но она не успела закончить фразу. Ее муж выпрямился во весь рост — черная, угрожающая фигура. Никогда он не казался ей таким высоким.

— Минна, никогда, слышишь, никогда в жизни не повторяй того, что говорят люди. Анна Вебер — изумительная женщина, прекрасный администратор, она достойна и твоего уважения, и уважения всего города. Без нее наша клиника пошла бы прахом. Мы с ней сработались, и я не хочу слышать о нашем сотрудничестве ни одного дурного слова. Люди злословят, потому что наши дела идут хорошо, а хорошо они идут благодаря ей. Ты поняла?

Он не сказал ни одного грубого слова, но каждая его фраза дубиной опускалась на голову Минны. Он давно ждал этого разговора, он был готов к нему, он все решил в ту ночь, когда делал операцию.

Минна ему поверила, но потом ее снова одолели сомнения. Даже если Анна и не любовница ее мужа, то все равно Эгон лучше понимает Анну Вебер, чем ее, Минну, а этого она не могла перенести. Почему ее мужу лучше в клинике, а не дома? У нее, у Минны, ничего, кроме этого дома, нет, нет ничего, кроме обедов, ужинов, кофе со сливками, кладовки, ящика с деньгами в шкафу и шкатулки с драгоценностями в сундуке. Пусть и он ограничивает себя этими домашними радостями, а работая в клинике, как и подобает серьезному мужчине, сознающему свой долг, будет суровым, сухим и холодным. В городе продолжали сплетничать, и, хотя сплетни не подтверждались, люди все равно считали их за истину. И Минна кипела от возмущения.

Доктор Таубер стал еще внимательнее к жене. Так он успокаивал свою совесть. Он стал чаще покупать ей дорогие шелковые и шерстяные материи, стал регулярно по воскресеньям наносить визиты знакомым, шествуя по городу под руку с Минной, повез ее летом на воды в Геркуланы, чтобы подлечить ее больные ноги, хотел даже завести экипаж, однако Минна решительно отказалась. Не хватало еще кормить двух лошадей и кучера! Жизнь и так достаточно дорога.

Минна же все брюзжала и брюзжала. В свои тирады она частенько вставляла прозрачные, ядовитые намеки о «крестьянках, которые пахнут навозом, хоть и приехали в город двадцать — тридцать лет назад», о «людях, которые влезают в душу, потому что принадлежат к лакейской породе», о «женщинах с толстыми, как телеграфные столбы, ногами»; но Эгон делал вид, что не слышит или ему невдомек, в чей адрес отпускаются подобные колкости, что он и не подозревает, какое отношение к намекам его жены имеет Анна Вебер.

У Анны Вебер не было ни меховых шуб, ни драгоценностей, ни накопленных денег, ни красивых платьев. Доктору никогда не приходило в голову сделать ей какой-нибудь подарок, и весь город, видя ее неизменно в простых, скромных платьях, перестал верить, что она любовница такого богатого человека, как доктор Таубер, жена которого одевается столь роскошно. Более вероятным казалось предположение, что она прекрасный работник и бесконечно преданна своему патрону. По крайней мере, городские сплетницы разжигали подозрения Минны гораздо реже.

Время от времени Минна под каким-либо предлогом неожиданно являлась в клинику и врывалась в кабинет своего мужа. Она заставала его погруженным в карточки, в истории болезни или консультирующимся с другими врачами. Сдерживая свое неудовольствие, он разговаривал с ней вежливо и сухо, как человек, оторванный от важных дел. Однажды Минна застала его наедине с Анной Вебер: они сидели по разные стороны стола и горячо обсуждали вопрос о медикаментах, которые нужно было заказать. После этого Минна почувствовала, что на душе у нее стало спокойно, но лицо у нее было по-прежнему хмурым и неприязненным, и с Анной Вебер, встречая ее во дворе или на улице, она вела себя пренебрежительно и высокомерно, как патронесса.