Лучия Деметриус - Избранное

Длительное безделье, связанное с выздоровлением, пошло на пользу Анне. Она вернулась к работе с удвоенной энергией, с какой-то яростью к делу, горя желанием возместить Тауберу все, что он упустил за время ее отсутствия. Он нашел ее помолодевшей и красивой. Пристально смотрел он на ее исхудавшее лицо, на лысеющую голову, которая становилась похожа на голову бедного Йорика, и думал: «Как она умна! У нее лоб философа!» Но Эгон Таубер никогда не позволил бы себе противопоставить Анну Минне с ее узеньким, покатым лобиком, на который все еще кокетливо падали седые завитушки, за которым не таилось ни одной мысли.

Началась война. Кое-кто в городке словно охмелел от побед и никак не мог протрезветь. Порой на том, густо обсаженном естественными деревьями бульваре, где находилась клиника, звучали грубые победные песни, вслед проходящим воинским частям раздавались восторженные возгласы молодежи, возвращавшейся с военных учений. Персонал клиники теснился у окон, охваченный энтузиазмом или просто из любопытства, но доктор Таубер, погруженный в работу, оставался за своим письменным столом или, склонившись над ящиком с инструментами, готовил их к операциям. Он ждал, чем же все это кончится, он хотел знать, рядом с кем ему радоваться. Он уже пережил одну войну, которая закончилась поражением тех, кто торжествовал поначалу.

Для него так и осталось неизвестным, скольких усилий и какой изворотливости стоило Анне Вебер, как управляющей, добиться того, чтобы клиника и на этот раз осталась частным учреждением, чтобы, за исключением одного небольшого крыла, где находилось инфекционное отделение, куда доктор Таубер, будучи хирургом, даже и не заглядывал, ее не реквизировали в военных целях. Два врача были на фронте. Клаусс и Таубер едва справлялись с операциями.

В кладовых у Минны, как и в прошлую войну, стали портиться запасы продуктов, потому что, когда «подвертывался случай», покупалось всего как можно больше, покупалось все подряд, даже если в кошельке было не так уж густо, потому что не известно было, когда и что удастся купить в следующий раз. Минна много попортила себе крови из-за этих убытков. Если масло, которое начинало горкнуть, можно было перетопить и спасти, если половину свиньи, купленную сразу, можно было закоптить, то когда портились брынза или мука, с которыми ничего нельзя было поделать, Минна заболевала от огорчения. От стольких невзгод она постепенно теряла свою полноту, хотя и продолжала оставаться пухленькой. Она пыталась покупать меньше, но потом, когда на столе чего-то не хватало, когда по две недели приходилось мечтать о сале, она упрекала себя, что упустила случай. Она изучила десятки новых рецептов, узнала, как сохранять яйца, мясо, овощи, но порча обнаруживалась то там, то здесь. Минна чувствовала, что у нее начинается нервное расстройство. Торговцы запрашивали непомерные цены, бесстыдно спекулировали, а война все не кончалась. Нет, Гитлеру не удалось одним ударом покорить всю землю! В городе, когда Минна выходила на улицу, ее пугали уродливые лица, враждебные, блуждающие глаза плохо одетых людей, которые без всякого смущения расхаживали по главной улице: по ночам она стала бояться воров.

— Это невозможно! Разве ты не видишь, что эти люди, которые смотрят на тебя такими дикими глазами среди бела дня, скоро начнут нападать на благородные дома? — твердила она доктору по ночам.

Когда раздавался сигнал воздушной тревоги, она не знала, что делать: то ли оставаться и охранять дом, то ли спасать свою жизнь в убежище в глубине сада. Она неохотно покидала дом, и зимой и летом одетая в каракулевую шубу, прижимая к груди шкатулку с драгоценностями, и надоедливо твердила доктору, что во время их отсутствия дом обязательно ограбят.

Анна Вебер спускалась в погреб своего дома, чтобы не ставить в неловкое положение господина доктора, который с женой укрывался в убежище.

Однако город ни разу не подвергся бомбардировке, и Минна, регулярно бегавшая в убежище, задыхаясь и сжимая в объятиях небольшую шкатулку, ворчала на доктора, неторопливо следовавшего за ней:

— Что это за мысль убегать из своего дома! Разве ты не видишь, что никогда еще ничего не случалось?

Когда выдавались спокойные ночи, она в темноте сползала с постели, нащупывала опухшими ногами туфли и, вздыхая, тихо постанывая, отправлялась проверить, хорошо ли заперты двери. Ее преследовала навязчивая идея, что в ворота парка может войти кто угодно. Доктор не соглашался поставить забор между клиникой и домом, чтобы не портить вида на парк, и в те, другие, ворота, которые вели к клинике, ночью, конечно, мог пройти кто угодно, ведь сторож Ласло — старик и, конечно, по ночам спит, вместо того чтобы караулить.

— Эгон, прогони Ласло! Выгони его, ведь он старик! Пусть его содержат дети, ты и так содержал его двадцать лет.

Но заменить старика было нелегко, молодых людей, оставшихся дома, было мало, а довериться первому встречному доктор не мог.

В ходе войны начал намечаться перелом. Лица, которые до сих пор расплывались от удовольствия, стали вытягиваться. А другие, недавно еще хмурые и замкнутые, становились светлее и доверчивее. Минна с удивлением замечала, что некогда пугавшие ее суровостью лица улыбаются, хотя одежда по-прежнему оставалась выцветшей и ветхой, а кожа обтягивала кости.

Когда кончилась война, доктор Таубер внутренне поздравил себя с тем, что он не ввязывался в политику. Несколько недоразумений, которые возникли у него вначале, быстро разрешились, так как весь город знал, что он не был фашистом.

Год, два и три все шло по-прежнему. Приходили больные, доктор их оперировал. Анна Вебер взимала с них деньги. Только у Минны были бесконечные затруднения с карточками, которые все еще не отменяли. Хотя она и приобретала на них все, что полагалось, однако в основном продукты она покупала втридорога на черном рынке после унизительной торговли.

— Разве ты знаешь, что такое трудности? — спрашивала она мужа. — Попробуй вести хозяйство, потом будешь говорить. Ты приносишь деньги и все, а потом приходишь обедать. Мне бы очень хотелось так легко доставать деньги и являться к готовому столу.

— Легко? — гремел Эгон. — Легко — делать четыре-пять операций в день? Хватит, Минна! Довольно!

Минна опускала голову, полная того сладостного чувства, которое она испытывала всю жизнь, когда на нее кричал муж, и бывала тихой как овечка до следующего дня.

У нее были свои поставщики, крестьяне, приезжавшие из самого Арада, где засуха не была такой жестокой, и привозившие все необходимые продукты.

Страшный, болезненный удар пережила Минна в тот день, когда было объявлено о национализации крупных предприятий. Отобрали и фабрику Оскара, как будто не Оскар ее построил, вложив в нее всю свою изворотливость и ум, как будто она была построена не на деньги Эгона! Что означали все эти новые теории о том, что любой капитал — это достояние народа? Кто построил фабрику, народ или Оскар Зоммер? Самое большее, на что способны были все рабочие, это работать и терзать душу ее брата: то они требовали повышения заработной платы, то хотели меньше работать. Хорошо же они будут теперь руководить фабрикой! В конце концов они доведут ее до полного краха! Весь род дельцов Зоммеров возмущался в ней.