Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

За узким сумрачным переулком открывался вид на неказистые, черные от старости домишки, именовавшиеся военными бараками. Бараки на три-четыре семьи были наскоро построены как временное жилье для эвакуированных еще в войну, но и спустя сорок лет в них ютились семьи рабочих со стеклозавода. У бараков не было своих дворов и огородов. Общим двором была улочка, тянувшаяся перед окнами нескончаемыми бельевыми веревками, увешанными застиранными простынями, пододеяльниками, наволочками да детской одежонкой, щетинившейся разномастными прищепками.

Каждая семья, обитавшая в бараках, имела небольшой сколоченный своими силами из кривых, горбатых, некрашеных серых досок сарайчик, где хранился нехитрый рабочий инвентарь и всякий домашний хлам. Проводить электричество в сарайчики воспрещалось, но от каждого дома по воздуху был перекинут двужильный провод-времянка, и из щелей меж досок утлыми светлячками горели лампочки на сорок ватт. Мужчины внутри что-то мастерили вечерами и нуждались в освещении.

Время от времени случались короткие замыкания и сарайчики выгорали до тла, но потом быстро, словно грибы после слепого дождя, вырастали сызнова, с молчаливым упорством восстанавливались хозяевами. Лесозавод был под боком, и нехватки досок никто не испытывал.

Алеша был знаком с некоторыми обитателями бараков. Летом мама не раз оставляла его на попечение жившей неподалеку бабы Дуни, чьи родственники — горластый дядя Лева с извечной черной щетиной на худом обличье и неизменным сплющенным картузом на макушке и тетя Света, его дородная домовитая жена — справляли нехитрый быт в одном из них. Уходя на базар либо в поликлинику, забегавшись со своими хлопотами по хозяйству, баба Дуня поручала мальчика заботам бездетной семьи.

Алеша с истовым запалом помогал дяде Леве поправлять сарай, подтаскивая и придерживая корявые доски, выпрямляя молотком ржавые гвозди, сидя на ненадежной кровле на кусках латанного-перелатанного рубероида.

Щи, что тетя Света варила под открытым небом, бесподобно благоухали на весь порядок и не походили по вкусу на мамины.

Однажды летний ночной пожар, начавшийся из-за замыкания в проводке сарая, перекинулся на смежные бараки. Хорошо просушенные не одним знойным летом доски и брусья молниеносно запылали, раскаленный рубероид стекал с полыхавших крыш на землю огненными струями. Красное зарево со сполохами было до рассвета зримо из окон кухни Панаровых.

Прежде чем к огню протиснулись машины пожарных, большая часть бараков сгорела — кое-где и с жильцами.

Дядю Леву с тетей Светой Алеша с тех пор никогда не видел.

Уцелевшие бараки были снесены, а жильцы быстро и без шума получили квартиры в новых пятиэтажках, недавно выросших на отлогом склоне холма над плотиной поодаль от «Маяка».

От бараков тянулся мирный спуск к обмелевшей речушке, поросшей по берегам густым, непролазным ракитником и молодой ольхой, вдоль топкого оврага, по вымытому дну которого весной струился бурливый коричневый поток.

Перейдя через добротный бревенчатый мост, выдерживавший груженые лесовозы, Панаровы вышли на широкую, но короткую малолюдную улицу с посыпанной гравием обкатанной грунтовкой посередь, на обеих концах упиравшуюся в стены хвойного леса, по которой на лесозавод приезжали «Уралы», тянувшие прицепы с длиннющими бревнами — хлыстами, и уезжали борта, доверху забитые тесом и половьем.

За каждым с разноголосым лаем несся лихой хвостатый эскорт: собак на Пестрав-ской никто цепью не унижал, и они жили казачьей вольницей, доставляя беспокойство стаям гогочущих гусей, со злобным шипением вытягивавших шеи у самой земли, но не обращая никакого внимания на несчетных бестолковых кур.

Территория лесозавода была обнесена высоким забором и охранялась, ворота на ночь запирались. Но в ограждении всегда имелось несколько лазеек, потайных проходов, о каковых все в округе знали — достаточно широких, чтобы провести за руль велосипед, груженый набитыми под завязку мешками либо привязанными сбоку к раме досками. Запрещалось лишь выносить готовый под отгрузку товар из плотных, стянутых стальной проволокой штабелей, входить внутрь незапирав-шихся цехов, воровать или ломать оборудование и бить стекла в окнах.

Опилки и стружка разных сортов возвышались, словно дюны, в беспорядке разбросанного повсюду бракованного теса, и горбылей тоже хватало. Пожилой караульщик с дробовиком даже не выходил из теплой сторожки, сонно наблюдая в окошко посетителей, насыпавших лопатой в мешки ароматный смоляной кладезь тепла и свежести для поросят либо подбиравших стройматериал для своих нужд.

Особенно ценилась кудрявая, узкая и длинная, как серпантин, паковочная стружка в тюках, что шла на тару для перевозки хрусталя. Именно из нее хрюшки искусно вили пятаками гнезда ворохом и зарывались, закапывались в трескучие морозы вовнутрь — обычная была для этого слишком мелкой. Опилки годились на подстилку, вбиравшую в себя едко бьющую в нос влагу в хлеву.

Битком набитые мешки, с виду хоть и объемистые, не были тяжелыми. От них приятно пахло лесом, живицей, березовым соком и весной.

— Сынок, ты вот тут за края попридержи, а я буду лопатой насыпать, — попросил папа Алешу.

Раскидав в стороны снежные залежи, покрывавшие одну из дюн, углубившись туда, где стружка не успела намокнуть и смерзнуться в жесткий леденистый пласт, Панаров быстро наполнил все три привезенных с собой холщовых мешка, досыпав почти до краев.

— А теперь вот здесь, сверху, в горсть возьми по краю — я быстро проволокой затяну, — показал он сыну. — Крепче… Вот так… Держи велосипед, сейчас все погрузим и домой пойдем.

— Пап, а что это за мостик длинный? — показал свободной рукой Алеша на деревянный настил на столбах-сваях, под которым не текла никакая река.

— Это пилорама. По ней едут бревна — вон туда, где их циркулярка режет, — объяснил Панаров. — Комель потом — на дрова, а ствол — в цех лесопилки, вон там, кирпичный, видишь? В цеху из бревен пилят доски, а горбыль оставляют там, под навесом. Доски увозят на склад.

— А это хорошая работа? — поинтересовался мальчик.

— Трудная, — покачал головой папа, — и неинтересная.

— А почему люди на ней работают и не уходят? — удивился Алеша.

— Некуда уходить, — усмехнулся отец, разворачивая походивший на навьюченного ишачка с картинок из восточных сказок велосипед в сторону темневшей вдалеке дыры в изгороди. — Людишки это знают и оттого остаются, хоть их никто и не держит. Такая вот свобода осознанная у взрослых… «Блаженство в том, что все равно, каким путем идти»… Ну ладно, пошли обратно.

Обмахнув налипший снег с пальто и варежек, Алеша двинулся следом за папой, размышляя о том, что не бывает игры, в которую нельзя перестать играть, ежели она тебе не по душе либо наскучила. Всегда возможно измыслить другую, занимательную. Может, взрослые беспамятно забывают об этом, вырастая? Ведь над ними нет Риммы Григорьевны, могущей насильно приневолить делать то, что не нравится — следить указкой в букваре или мыть полы в классе после уроков.