Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Анатолий действительно неплохо помнил азбуку Морзе и даже научил сына, как выступать ручкой по столу несколько букв. С этих патриотических попоек он и приносил домой списанную секретную военную литературу.

Алеша одно время с удовольствием перерисовывал разные грозные танки и бронетранспортеры и даже носил свои рисунки в школу показать ребятам. Но снова был сурово отчитан Риммой Григорьевной за то, что рисует явно не советскую мирную военную технику, а оружие агрессора, после чего предпочитал оставлять плоды своего творчества дома.

Лето выдалось засушливое, знойное: белое солнечное пламя сжигало полдневным жаром все живое, дождей не было месяц с лишком кряду, картошка на полях вяла, погибала, затвердевшие грядки с овощами еле держались на каждодневной вечерней поливке.

В безветренном воздухе — ни ветка не дрогнет — днем и ночью пахло терпкой гарью — горели леса окрест города и торф на болотах. В словно облинявшем бледном небе беспрерывно летали «кукурузники», без особого успеха тушившие несчетные очаги возгорания в округе. Вылазки на природу были воспрещены под угрозой крупного штрафа.

Половина штата конторы, включая Панарову, была мобилизована на подмогу валившимся с ног безрадным лесникам и оскорбленно бродила по узким гаревым тропам, выискивая беспечных нетрезвых нарушителей.

В сушь в колонках стала пропадать вода. Уровень напорных артезианских вод в скважинах опустился ниже, чем отворы труб насосов на водокачках. По всему городу денно и нощно носились «уазики» ППС — милицией строго каралось использование шлангов для полива грядок и заполнения впрок садовых кадушек да чанов. Поливать разрешалось лишь водой, принесенной своими руками в ведрах. Но каждое ведро приходилось цедить вялой струйкой толщиной в карандаш не менее пяти минут. Вечерами у колонок толпились очереди.

Хуже всего было то, что вода исчезла в двухэтажках через дорогу. Отчаявшиеся жильцы с ведрами, канистрами и бадейками на колесных тележках совершали кочевые набеги на все колонки в округе.

Особо смышленые, вроде Козляева, пытались ловчить: набрав два ведра, он оставлял на ручке колонки третье, чтобы наполнялось, пока он их отнесет домой. Но скоро его оставленное без надзора ведро кто-то выкинул в сторону, в кусты, прежде заботливо сломав дужку. Дальше рисковать имуществом Семен не стал, а смекалисто отодвинул ломом тяжелую чугунную крышку люка рядом с колонкой и ведрами на веревке черпал воду для поливки прямо из темневшей глубины колодца — выходило намного быстрее.

Через несколько дней вода полностью перестала течь и под заветной крышкой стало совсем сухо, высохло до капли — вычерпали всё. Алешина семья таскала воду за полверсты от дома. Туда двухэтажковские пока еще не доходили.

Большая часть зелени на огородах погибла, картошку пришлось выкопать в августе — ботва посохла, не пришлось и выкашивать, самые большие клубни оказались размером с куриное яйцо. Вишня и слива ссохлись на ветвях, не созрев.

Папа Алеши озадаченно поругивался, возвращаясь с едва наполненными ведрами: «Вот, понаехало в город колдунов чертовых из деревень мордовских — и засуху наворожили».

Без закромов картошки, заготовленных на зиму, придется раньше резать свиней, дождавшись хотя бы первых, едва дошедших с севера ноябрьских морозов, чтобы щедро пересыпанное солью сырое мясо в терраске не испортилось. Либо варить и закручивать в банки жирную свиную тушенку…

Ночью Коркуновы проснулись в испуге от жуткого нарастающего треска по всему дому. Борис едва успел выбить ногой раму в спальне, и вся семья выскочила в темноту почти без одежды, в чем спали. Ничего из вещей спасти, вызволить из бушующего огня не удалось.

Пожар начался в терраске, где Коркунов в бардаке хранил электротехнику, принесенную ему знакомыми в починку. Как всякий разбирающийся в электричестве человек, он допускал мелкие погрешности в вопросах безопасности. Перекинуть ненадолго поверх обоев «времянку» было немудреным делом — «времянка» потом из забывчивости ли, из лени ли заменяла исправно проложенную проводку. Где-то изоляция рассохлась и потрескалась от жары, обнажился двужильный алюминиевый провод, металл поостыл после полуночи в предрассветные часы, когда приближается утро, но еще ночь, осела жемчужиной капелька росы — и произошло замыкание, загорелись обои.

В терраске помимо сломанных телевизоров и магнитофонов на всякий случай стояла и пара канистр с бензином для мотоцикла. Сухие бревна сруба, переложенные паклей, занялись враз, словно спички.

Семью спасло то, что спальня находилась в самой отдаленной от терраски части дома, а дерево, резко, мгновенно накаленное адским жаром взорвавшегося бензина, начало оглушительно трещать.

Когда приехали пожарные, тушить было уже нечего. Сгорело дотла все, включая сарай с замкнутыми в огненной западне поросятами и вымощенный двор.

Елизавета пребывала на четвертом месяце беременности.

Под утро она пришла пешком и постучалась с улицы в окно дома Панаровых.

Кто-то из соседей дал ей старый, надеванный домашний халат и стоптанные мужские ботинки. Больше у нее ничего не было.

Муж с сыном перебрались к свекрови, она же в шоке, никого не видя и не слыша, ушла искать защиты у старшей сестры — как в раннем детстве.

Первые дни после катастрофы крестная не поднималась с дивана, разложенного в передней, жалостно плакала навзрыд в подушку либо молчала. Время от времени ее рвало.

— Давай не глупи, поешь, а то выкидыш будет, — терпеливо обхаживала ее Надежда. — Чего так сокрушаться-то? Главное — все живы остались: муж, сын… А дом — ну что дом?.. Пойду к директору, попрошу, чтоб как своим — по дешевке, за себестоимость — новый сруб выписал. Шмоток лишних у меня много. И для тебя, и для Владьки от Алешки полно всего осталось.

— Ведь всё, всё дотла в один миг! — в слезах в голос причитала Лизка. — Погорельцы!.. Нищие, ох, нищие… Беременная — и на улице бедовать!

— Ну как же — на улице, — мягко успокаивала, гладя голову неутешно рыдающей сестры, Алешина мама. — Свекровь есть, сестры… А вещи — дело наживное. Потихоньку опять купите… Главное — живы все. Не гневи бога, по-другому могло быть.

— Все по новой на четвертом десятке начинать! — укоряюще глядя красными глазами, словно виня более счастливую старшую сестру, что не защитила, не пришла на помощь, как в детстве, воскликнула Лизка. — Сколько сил, здоровья — всю душу ведь вложила… Нет, я удавлюсь, не хочу жить!

— Давай уже без истерики! — не выдержав, оборвала ее Панарова, поднявшись с дивана. — Деньги у меня есть на книжке. Обустроитесь — как сможешь, отдашь. Мне не к спеху… Ребятишки маленькие еще, мне тратиться не на что.