Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Новая классная руководительница Алеши, Софья Пантелеевна, пользовалась негожей славой самой строгой и самой злющей училки в школе. Старше всех в коллективе — глубоко за шестьдесят, — она все еще кипела чопорной жизненной энергией и ценилась директором за то, что из непутевого, бестолкового материала пестовала образцовых учеников. Ей и поручили непростой коллектив четвероклассников из рабочего поселка.

«Вот их выпущу через семь лет — тогда уж и на пенсию», — клятвенно посулила она себе и коллегам.

Молодые учителя многозначительно переглянулись.

Седые волосы, робко подцвеченные хной со старческой небрежностью, видной у корней и вдоль плохо прокрашенного пробора, архаично разделявшего прическу ровно посередь головы, заплетенные в неуместную косу, уложенную на затылке бесформенной палевой плюшкой. Дряблые, обвислые, морщинистые ланиты; безвкусно подобранная, чересчур яркая помада на тонких ниточках губ под крючковатым носом; цепкие светло-серые, выцветшие, словно выгоревшие на солнце глаза; мешковатый, нелепый грубошерстный пиджак на сутулой спине. Она казалась им древней, как пирамида или ископаемый ящер.

Введя ребят в комнату и рассадив на те же места, что и в третьем классе, пирамида медленно обвела всех беспричинно сердитым взором.

«Если кто-то из вас думает, что будет безобразничать, что правила и дисциплина — не для него, тот оч-чень быстро и несказанно пожалеет!.. Да-да, я тебе говорю, Долманкин, и тебе, Зорькин, и тебе, Герасимов… И всех остальных поганцев я насквозь вижу и буду за вами следить. Мигом у меня вылетите из школы, и знаете, куда попадете!» — с огоньком в глазах начала она «урок мира» после первой школьной линейки в учебном году.

Дети настороженно притихли: они уже знали от старших, что их классная — сущий зверь в юбке.

«Хорошим, дисциплинированным ученикам опасаться нечего», — после выдержанной паузы успокоила класс Софья Пантелеевна.

Алеша явственно почувствовал, что учительница остановила благосклонный взгляд на нем, и сурово насупленные, седые брови на секунду распрямились, а в глазах заиграл отсвет благожелательной улыбки.

«Сейчас я вам раздам учебники… Новые книги получат отличники. Остальные — учебники от старших товарищей», — осведомила она не шевелящийся и почти не дышащий класс.

Состояние книжек и в самом деле отображало успеваемость будущих обладателей.

Троечники стыдливо забирали истрепанные, заляпанные чернилами, с отклеившимися корешками и выпадающими страницами манускрипты, прошедшие через четыре-пять рук и годившиеся в макулатуру. Хорошисты — вполне себе приличные экземпляры, отслужившие всего год-два и почти незамусоленные. И лишь отличники, в числе которых был и Алеша, заполучили абсолютно новые, блестящие, пахнущие типографской краской и никем из предтечей неподписанные на последней странице издания.

Такое явное разделение с первых минут на лучших и худших вызывало заслуженную гордость одних и злобную зависть других, начинавших вдруг понимать, что самые лучшие игрушки не всегда в жизни будут доставаться им.

— Любимчиком стал у Пантелейки. Западло! — услышал Алеша на одной из перемен от кучки ребят из рабочего поселка.

Предпочитая не ввязываться в конфликт с обиженными, Панаров смолчал и прошел мимо.

Софья Пантелеевна не била линейкой непоседливых учеников. Ее методом была публичная порка словом. Изо дня в день находилась причина задержать класс после уроков, вывести из-за парты одного-двух провинильцев и с выражением неподдельного омерзения на лице четверть часа отчитывать их при всех, драматически растягивая шипящие звуки в словах и используя десятки не совсем литературных выражений, из каковых «скотина», «гадина», «мерзавец» и «подлец» были еще не самыми худшими.

Помимо строгой воспитательной работы, классная вела, на удивление ребят, уроки русского и литературы. Она молчком заполняла доску — все три аспидно-черные, поблескивающие отраженным светом плафонов части — правильным, почти каллиграфическим убористым почерком, сосредоточенно переписывая строчки из доисторического методического пособия.

По команде — и только по команде — дети должны были слово в слово записать текст с доски в свои тетрадки.

Вглядываясь в мелкие буквы и щурясь, Алеша ощутил, что видит хуже, чем его одноклассники. Чтобы не быть уличенным в таком постыдном грехе, он украдкой косился и подглядывал в тетрадь соседки по парте, дополняя слова, что не смог разобрать на доске. Он всерьез пожалел, что не сидит за первой или второй партой в ряду.

Продленки у четвероклассников уже не было. Ребята могли пойти на обед в школьную столовую после третьего урока, но Алеша от этой затеи быстро отказался. Тотчас с тревожно-пронзительным звонком следовало бежать сломя голову из класса, стрелой лететь вниз по лестнице через три ступеньки, вихрем нестись через раздевалку и вестибюль, чтобы поскорее занять место в очереди. Но и это не гарантировало, что успеешь получить на поднос вожделенный обед, с урчанием в голодном животе отдав на кассе заранее купленный мамой талончик, и съесть его до начала четвертого урока. Старшеклассники бесцеремонно отпихивали малолеток и вставали у раздаточной впереди них. Поварам с распаренными, потными лицами было безразлично, как соблюдается порядок в очереди — они без эмоций, равнодушно и механически орудовали глубокими черпаками да половниками на длинных ручках. Дежурных учителей в столовой не наблюдалось.

Опоздание на урок не успевшими вовремя доесть свой обед было нешуточным проступком, заносилось в классный журнал и каралось тяжкой десницей Софьи Пантелеевны.

Схлопотав однажды нагоняй, Панаров решил в столовую больше не ходить. Когда в кармане водилась мелочь, он покупал что-нибудь в буфете — котлетку с узким прямоугольником черного хлеба, беляш, сочник или кекс. Но и тут четвероклашек подстерегали опасности.

Старшеклассники караулили мелюзгу в коридоре под аркой, ведущей к буфету, и отбирали деньги. Не брезговали отнять, заграбастать и только что купленный, уже, бывало, торопливо надкусанный беляш или коржик. У буфета никто из педагогов почему-то тоже не дежурил.

Малыши боялись жаловаться: никому не хотелось стать затравленным парией, быть объектом глумлений и издевательств для всех хулиганов школы. Поэтому многие приносили с собой в портфеле из дома еду в бумажных свертках и целлофановых пакетиках. На переменах весь класс внезапно наполнялся густым запахом чеснока из домашних котлет, аппетитным ароматом жареной колбасы либо стойким, оглушительным духом пирожков с капустой и яйцами.