Яна Жемойтелите - Счастье

«Сама ты дура», — мысленно отвечала ей Таня.

7.

Сына все-таки пришлось оставить свекрови. Уговорила она Татьяну насчет Васьки. Татьяна в городе не захотела остаться, приживалкой чувствовала себя у свекрови-то в доме. Миша еще пару раз порывался в гости зайти — его она тем более не хотела видеть. В общем, к новому учебному году нашла себе место в поселке, в интернате № 1. Хрущев дал команду побольше интернатов открыть по всей стране, чтобы дети с младых лет приучались к коллективу, а родители могли спокойно трудиться с утра до ночи, вот и открыли в поселке интернат.

Комнату Татьяне дали при интернате, обедать можно было в столовой, да и Васька под присмотром. В поселке учителей уважают. Правда, дети были не поселковые, свезли их сюда со всей республики — полусироты, брошенные при живых родителях. Многие на мир озлобленные, да Татьяне привычно. Она Ваську с утра в детский сад отведет, а сама — учеников учить математике, потом еще после обеда кружки всякие у них вела. В общем, жаловаться некогда было. Только вот самым беспризорным в итоге оказался Васька. До темноты на улице околачивался с местной ребятней, домой возвращался мокрый по уши, сапожки у него еще прохудились. Ну и простудился так, что посинел весь и плакать уже не мог — хрип один выходил из горла. Она ему еще эту колыбельную спела, потому что других не знала:

Курля шурля — голова лохматая,

Курлы шурлы — лапти подратые.

Спи, дитя, в своем ты месте,

Коли конь лихой на месте.

Поздно спохватилась Татьяна. Все думала: горячего молока выпьет, и выйдет простуда вон, а Васька на глазах угасал. Банки еще поставила — все без толку.

На руках в амбулаторию принесла, а там говорят: в город надо везти, в больницу. А на чем везти? Уговорила интернатского шофера: «Дядя Коля, умоляю, спасите. Вот пятьдесят рублей, все, что есть». Тот еще артачился, но все-таки свой газик завел и пятьдесят рублей даже не взял, хотя мог, и никто бы не осудил. Через час Васька уже в больнице был. Только не больно-то ему обрадовались: развели самодеятельность, направление где, анализы? Хорошо, дядя Коля вступился, докторшу за шею к стенке прижал. «Я, — говорит, — тебе сейчас ка-ак... Фашистка проклятая! Или взятку хочешь? Тань, пятьдесят рублей в зубы ей сунь». Испугалась докторша, в общем, засуетилась: что вы, что вы, какие деньги! — и быстренько Ваську в детское отделение оформила. По дороге домой Татьяне все вспоминался тот умрун из детской страшилки, и девочка-карелка вспомнилась, хотя все это еще до войны случилось. Но, видно, не напрасно принято детей пугать, а чтобы и впрямь были ко всему готовы...

Едут они. Фонарь из темноты колдобины на дороге выхватывает, а Тане все чудится, что сейчас вот-вот умрун на обочине появится в белом саване, машину попросит остановить...

— Дядя Коля, — даже попросила Таня, — ты... это... если кто в попутчики набиваться станет, ты даже не останавливайся.

— Да не боись. Ученый я, знаю. Прошлой весной здесь газик тормознули, так шофера потом по частям в кустах нашли. Деньги он вез в сельсовет.

Целый месяц Васька в больнице провел. Плакал, рассказывали, домой хотел. Татьяна каждые выходные к нему приезжала. Пряников всяких навезет, яблок. А однажды нагрянула — а Васьки нет. Выписали. Куда выписали? Сердце аж в самые боты ухнуло. Ожидала, что скажут, будто в морг его выписали, умрун ее Ваську унес.

— Не переживайте, гражданочка, всё в порядке. Бабушка его забрала, Галина Ивановна. У нас больных много, вот и освободили койку.

Да как же так можно — родной матери не сообщить? Эх, люди, люди.

Побежала к Галине Ивановне. Точно. Васька за столом сидит, весь такой довольный, чай с вареньем пьет. Татьяна и рта раскрыть не успела, как Галина Ивановна в крик: «Не отдам! Ты ребенка чуть в могилу не свела. Болтается, видать, у тебя без присмотра, будто сирота».

Потом уже по-хорошему попросила:

— Оставь ты его в городе, при мне. Разве грех это — с бабушкой ребенка оставить? Он у меня хоть накормлен будет, блинчиков ему напеку. А у тебя в интернате что? Столовская еда — пюре с хлебной котлетой.

И еще добавила:

— Тебе личное счастье устраивать надо. Молодая, еще успеешь, чай у нас не война. А мне теперь одна радость.

— Да бросьте, Галина Ивановна, — отмахнулась Татьяна. — Какое там у меня личное счастье?

Но Ваську в городе все-таки оставила. Обещала на каникулах забрать, да так и не забрала. Потому что вернулась домой, зашла в свою комнату, а там плесенью пахнет — углы отсырели напрочь. Печку несколько дней не топила, так и постель стала мокрой, и матрас завонял: Васька пару раз описать его успел. А сушки в тумбочке мыши погрызли. Беда с ними, никак не вывести. Однажды подсыпала яду, так интернатский кот отравился — любил Мурзик побираться по всем обитателям. Жаль кота, ласковый был.

Что касается личного счастья... Какое там, в самом деле, личное счастье, когда каждый шаг на виду? Случилась однажды у Татьяны Петровны симпатия. Поступил на службу в интернат один майор в отставке, вдовец.

Выглядел очень ухоженным, прямо как киноартист, аккуратный пробор, волосок к волоску, ровные брови. Идеальные стрелки на брюках, идеально отутюженная рубашка! Спина как у балерины. В общем, очень представительный мужчина, причем моложавый, не скажешь, что войну прошел. Вел труды у мальчишек.

Татьяна тогда уже завучем работала, усердием своим дорогу пробивала... Да и не пробивала вовсе, а так само собой получалось, что нравилось ей в интернате работать, и одиночеством она не тяготилась вовсе, потому что вроде как в большой семье жила, каждого воспитанника в лицо знала, и кто как успевает, и кто чем увлекается. Весело было. На лыжах вместе с ребятами катались, спектакль поставили к Новому году. Главную роль мальчика-января исполнял Федя Кошкин, он вообще все главные роли играл в интернатских спектаклях. И вот смотрела Татьяна на Федю, который по сцене ходил на лыжах, смотрела, и слезы вдруг сами на глаза навернулись, потому что очень уж Федя ей родного сыночка напомнил, даже захотелось на сцену залезть и его обнять, еле удержалась.

А тут майор этот, Борис Станиславович, платочек ей протянул:

— Что вы, в самом деле, Татьяна Петровна. Такая веселая постановка, а вы плачете. Или случилось чего?

— Нет-нет, что вы, — Татьяна Петровна замотала головой. — Это я от радости. Федя так хорошо играет, как настоящий артист.

— Да-а, — поддержал Борис Станиславович. — У Феди большое будущее, если не сопьется, конечно.

— Что вы такое говорите, Борис Станиславович? Как это Федя — и вдруг сопьется?

— Э-э-э, да я всякого навидался. Вот теперь на наших мальчишек смотрю — золотые ведь ребята, а многие ли сумеют закрепиться в жизни?