Яна Жемойтелите - Счастье

— Почему вдруг такие сомнения? — Татьяна никак не брала в толк.

— Потому что в интернате растут, без мамки-папки, вот почему.

— Ну и что? Я тоже без родителей росла, и ведь выросла, выучилась и даже не спилась.

— Что вы говорите! — удивился Борис Станиславович.

— А чему вы так удивляетесь? Что я не спилась?

— Не-ет, ну что вы! Вы женщина такая интересная — и внешне, и внутренне. Я даже думал, из профессорской семьи, начитанная такая вся...

— Какая там профессорская семья? — Татьяна даже рассмеялась. — Родители мои кулаки были, в Сибирь их сослали, а дальше я уж не знаю, что с ними случилось. А меня советская власть воспитала, образование дала и вот — недавно квартиру выделила...

Татьяне Петровну в конце второй четверти дали отдельную квартиру в бараке на первом этаже. Сыростью опять-таки тянуло из-под пола, конечно, но все же свое отдельное жилье, она о таком и не мечтала. И колонка прямо во дворе, далеко за водой ходить не нужно.

— А что это вы, Татьяна Петровна, по вечерам будто в воздухе растворяетесь? — застенчиво спросил Борис Станиславович. — В доме культуры вас ни разу не видел. И в кино вы не ходите.

— Да какое кино, — зарделась Татьяна Петровна. — Мне тетради нужно проверить, расписание составить, учебный план. А еще по дому дела...

Но это была неправда. Домашних дел у Татьяны было немного. Столовалась она в интернате, обстирывала себя одну да и убирала тоже только за собой. Вечерами после проверки тетрадей она обычно книжки читала до самой ночи. А в кино не ходила, потому что не пойдешь же в кино сама по себе. Нет, по воскресеньям они с ребятами обязательно смотрели в кинотеатре детские фильмы, а вот чтобы вечером пойти на взрослый сеанс... Что люди скажут? Учительница — и вдруг кино смотрит про любовь?

Татьяна даже подумывала Ваську опять к себе выписать. А что? Парень уже большой, в третий класс пошел... Только вот так и не решилась. Почему? Ну, потому, что в городе возможностей больше. Там тебе и хоккейная секция, и авиамодельный кружок. Да и привык он к бабушке и к друзьям. Нельзя же вот так с мясом ребенка в деревню выдернуть. Это она так себе оправдание придумывала. Потому что теперь даже не знала, как себя с Васькой вести. Вроде он ей родной, а все как чужой ребенок. На осенних каникулах в гости съездила — вот именно что в гости, сама чужой себя ощутила в доме у Галины Ивановны, хотя своей никогда и не была. А Васька еще придумал за бабушку прятаться, будто догадался, что Татьяна его забрать не хочет. Да не хочет, если по правде...

И тут вдруг этот Борис Станиславович. Нет, в самом деле, никто бы ее не осудил, и вот даже Галина Ивановна не раз намекала про личное счастье. Татьяна всерьез задумалась. Человек он основательный, не пьяница, не дебошир, на школьном празднике песню исполнял: «Расцветает степь лесами, а в лесах поля цветут. Это сделали мы сами, это наш великий труд». Всем понравилось, дружно хлопали...

А вот еще был случай, что ребята нашли в лесу ржавую пулеметную ленту с частью патронов. Решили проверить, годные эти патроны или нет. Проникли в дворницкую, которая отапливалась печкой с трубой, выходившей через окно во двор, открыли вьюшку и бросили в огонь пулеметную ленту. Ну и пальба началась! Всю округу до смерти перепугали.

Уборщица тетя Галя орала во дворе во все горло:

— Бежим в лес, опять война началась!

Печь треснула пополам. Хорошо, пожар не случился.

А Борис Станиславович тогда в эту дворницкую ворвался под пулями, ребят на пол опрокинул и собой накрыл. Хорошо, ни одна пуля его не задела. Как стрельба успокоилась, ребята эти тут же в лес дунули, укрылись в старом блиндаже, возле которого почему-то старое пианино стояло, с тремя клавишами. Борис Станиславович ходил их оттуда выманивать, обещал, что их даже ругать не станут, потому что живы остались — и слава богу, все теперь только радуются. А пацаны в блиндаже затаились — и ни в какую. Он потом на входе им хлеб с картошкой оставил, голодные ведь в блиндаже сидели...

Так, в сомнениях, прошли для Тани последние три дня до каникул. Однако Борис Станиславович интереса к ней больше не проявлял, в кино не приглашал, а только здоровался при встрече, хотя и очень любезно. Снег еще подтаял некстати, слякоть разъела дороги, вот и зимних радостей ребята лишились, да еще в галоши пришлось влезть, чтоб до школы дойти, — грязи по колено. Никакого настроения, в общем. Кое-как Татьяна Петровна свою математику отвела, пожелала детям хороших каникул, а сама в столовую отправилась, сидела там, чай пила с булочкой, хотя можно было и дома попить, но не хотелось почему-то домой, в свое одиночество.

Смеркаться стало, когда засобиралась домой. А в гардеробе заметила, что задники галош у нее мятые, да еще так грубо, как будто на них медведь наступил.

— Анастасия Михална, — обратилась она к бабушке-сторожихе. — А что же это с моими галошами? Испорчены ведь. Или ребята нахулиганили? Вы зачем их в учительский гардероб пустили?

— Ой, да ни в жисть, — замахала руками Анастасия Михална. — Ты, милая, осторожней будь, вот что я тебе скажу.

— Осторожней? То есть как осторожней?

— А есть тут один тип, трудовик, кажется.

— Борис Станиславович? А что Борис Станиславович? Человек уважаемый, майор...

— Ага, майор! По осени я его как-то в гардеробе застукала — стоял и шарфик нюхал. Ну, которая учительница духами поливается, есть тут одна такая, так вот он носом в ейный шарфик уткнулся и нюхал.

— Как?

— Носом так и тянул, что кобелина заправский. Вроде грех не велик, а...

— Да не может этого быть!

— А вот может! Ты дальше слушай. Сегодня в гардероб захожу, а он в углу стоит довольный такой и лыбится. Будто прямо счастье какое случилось. Только меня завидел — и к двери шасть, даже не попрощался. Я только заметила, что он боты в руках держит, а сам как есть в носках. А в углу чьи-то галоши остались, небольшие такие, дамские. Твои, стало быть. Дак этот кобелина в них ноги затолкал и стоял, значит, воображал, будто тебя имеет. Вот ведь нахал, ну ты подумай!

Подумать такого Татьяна никак не могла. Нет, даже если бы это не Борис Станиславович сделал, а кто-то другой. Социализм на дворе как-никак, товарищи. Это, может, при капитализме ноги в женские галоши суют, они же там все извращенцы, еще не то выделывают, но чтобы майор в советском интернате... Это просто не укладывалось в голове!

Тогда Татьяна решила тем же вечером в город сбежать, к Галине Ивановне. Не ходить же теперь одними дорожками с этим извращенцем! Да еще в этих галошах с мятыми задниками. Это же он будто не галоши, а ее саму помял, на всю школу опозорил. Был бы товарищ Сталин жив, он бы такого не допустил. Кому рассказать!

А бабушка-сторожиха и рассказала. То есть не просто рассказала, а заявление подала на имя директора, так, мол, и так, учитель в гардеробе занимался, научно говоря, онанизмом. Правда, она точно не знала, что означает это слово, поэтому так и написала, что застукала трудовика в гардеробе за онанизмом. Ну, его никто и слушать не стал. Уволили — и точка.