Венсан Равалек - Гимн шпане

Я распахнул дверь, Мари-Пьер сидела перед телеком в той же позе, как приклеенная, не двигаясь, лучше бы подпевала рекламным песенкам, как любят дети, а то — прям каменный истукан какой-то.

— Может, сходим перекусить?

Она была не голодна, к тому же собиралась смотреть фильм. Казалось, случись пожар и землетрясение, она и бровью не поведет. Я присел на кровать, обнял ее, руки были совсем холодные.

— Накинь одеяло, а то заледенеешь.

Начался фильм, она прибавила звук, я поднялся, не хотелось торчать в комнате, мне тут было тесно.

Я решил пойти на дело с напарником, вдвоем всегда легче, хотя, конечно, приходится делиться; бывает, попадаются тупые «камикадзе» без башни, готовые угнать тачку хоть с полицейского участка, я таких повидал, спасибо, но у этих ребят, отмотавших срок во Френе и Флери [6] Френе, Флери — французские тюрьмы. , как правило, будущее в клеточку, а я все-таки бизнесмен, не уголовник.

Тип, которого я хотел привлечь, жил в Гамбетте и работал ночным механиком на окружной дороге, его жизнь была «расписана по минутам»: до трех часов он протирал штаны в баре на первом этаже своего дома, съедая на обед два тоста с маслом да взбитые сливки, потом убивал время до закрытия, препираясь с олухами себе под стать, и наконец отправлялся в автосервис.

Я прогулялся до Колонель-Фабьен, сел на 75-й автобус, женщина напротив разговаривала сама с собой, а в глубине салона выдрючивался растафарианец [7] Растафарианцы (от «Рас Тафарай Маконнен» — родового имени императора Эфиопии Хайле Селассие, что в переводе с амхарского языка означает «Сила Святой Троицы») — последователи одной из сект, отпочковавшейся от христианской Церкви и исповедующей идеи репатриации — возвращения всех негров, рассеянных в результате колонизации, на историческую родину. Центром растафарианства является Ямайка. , пришелец из семидесятых, — устроил концерт, прямо вылитый Боб Марли [8] Боб Марли (1945—1981) — звезда рэгги, мистический поэт и настоящий гуру для своих поклонников; родившись на Ямайке, он с детства впитал идеи растафарианства и стал их активным последователем. . Перед «Пиренеями» вошел пацан-попрошайка и начал жалобно гундосить, в метро к такому давно привыкли, а в автобусе это редкость, но водитель даже не обернулся; парень нес какую-то пургу, говорил, что его отец воевал в Алжире и потерял все сбережения, чушь собачья, я толком и не понял, это он или его отец оказался на улице; все отводили взгляд, а я думал: надо было откладывать деньги в кубышку, вот и все. Представляете, даже негры питаются лучше меня, сказал парень, и исполнитель рэгги захлопал в ладоши, мол, во дает. Когда автобус переезжал через рю Менильмонтан, прилично одетый мужчина направился к выходу и по дороге задел ту ненормальную, что сидела напротив меня,— так, едва коснулся, но старуху словно током тряхануло, она стала ругаться последними словами, мол, я пенсионерка, ты сломал мне руку, а в нашем доме нет лифта, как же я, мать твою, с гипсом буду носить покупки… сначала мужчина извинялся, он выглядел немного ретрово, не аристократ, но из приличного общества, а когда понял, что спорить бесполезно, сам начал огрызаться: чтоб ты сдохла, старая кошелка, сука,— этого никто не ожидал, и они продолжали ругаться, как двое бродяг; пацан, просивший милостыню, не знал , что делать, негр тоже растерялся и собрался встать, но тут автобус резко завернул, растафарианец не успел ухватиться за поручень и повалился на попрошайку, стоявшего к нему спиной; выходя, я подумал: порой кажется, наступи сейчас конец света, никто и не заметит.

Мой приятель как штык был на своем месте, за стаканчиком в «Кафе де ля Пляс».

— Ну, что новенького?

Я спросил из вежливости — что у него могло быть нового, разве только свежий номер «Паризьен».

— Ничего хорошего, — ответил он, к моему удивлению. — Жизнь — дерьмо!

Судя по кислому выражению лица, с ним стряслась беда; сначала я подумал, его турнули с работы, это бы не понравилось его старухе, но на самом деле случилось кое-что похуже: оказывается, прикрыли «Лесок». Настоящий удар для бедняги — он частенько наведывался в эту дыру поесть картошки-фри, выпить стаканчик и поглазеть на трансвеститов, коих всех знал наперечет.

— Заведение с толпой красоток, открыто до двух часов ночи — где я еще такое найду!

Он был зеленый от злости: еще бы, ведь он голосовал за нынешнего мэра, и это просто подло — выкидывать подобные финты, не спросив избирателей. В баре разгорелся спор, что, да почему, и кто в этом виноват… вообще-то мэр ничего не имел против трансвеститов, решение приняло правительство; кто-то сказал, что буча поднялась из-за пса жены премьер-министра, тварь заразилась СПИДом, сожрав на прогулке пару презервативов рядом с «Леском»: правда-правда, подтвердил бармен, указывая на говорившего, — мой брат работает в ветеринарной клинике «Мэзон Альфор», он и рассказал эту историю. Но мой механик сомневался, что можно заразиться таким способом: собака должна с кем-то трахнуться, мало просто сожрать гондон. Когда мне удалось вытащить его на улицу, он все еще кипел.

— Если ты не прочь прокатиться, тебя ждут четыре штуки.

— Где это?

— В Орли, на стоянке.

Он нахмурился и заплел ногу за ногу, вот и вся реакция, хотя стоило хозяину пронюхать — и он мог потерять работу. Однако риск загреметь за угон его, похоже, не пугал.

— Это снова для тех арабов?

Он махнул рукой куда-то на север — в прошлый раз мы пригнали тачку в мастерскую на Плен-Сен-Дени.

— Самое главное, чтобы сопляк ничего не узнал, он сын друга босса, — такой гаденыш!

Больше всего подходил понедельник, у сопляка как раз выходной; накануне, в воскресенье, я позвоню, чтобы подтвердить, что все в силе, во вторник машина должна быть на месте, так что понедельник — крайний срок. Будем надеяться, что машина окажется на стоянке, остальное Мусса берет на себя.

Мой напарник вернулся на свой насест, а я пошел восвояси, уже темнело, я пересек площадь, направляясь к метро, журналы в газетном киоске пестрели загорелыми лицами. Я стянул «Теле-пош» для Мари-Пьер. Как и у большинства прохожих, моя физиономия на фоне бронзовых ликов на обложке выглядела весьма бледно, но к весне я буду не я, если в карманах не заведется зелень.

Делая пересадку на «Реамюр», я встретил — как тесен мир! — знакомого, который был мне должен, так, ерунду, восемьсот франков. Обычно, если пускаешь дело на самотек, через несколько месяцев люди о подобных долгах забывают напрочь, но, к моему изумлению, он вдруг вытащил из кармана висевший на золотой цепочке кулон-сердечко с гравировкой: «На всю жизнь».

— В скупке мне даже трех сотен не дали, хочешь — бери, и будем квиты, в ювелирном тебе отвалят как минимум две штуки.