Венсан Равалек - Гимн шпане

— Здорово, — заметил Бруно, по его глазам я понял, что он потрясен, — с тобой, как видно, шутки плохи.

Повсюду бродили веселые компании, звучала музыка на любой вкус, от народных песен до хард-рока, словно вдоль улиц растянулся невиданный какофонический ансамбль, через каждые пять метров — концерт, однако слушать было приятно.

— По-вашему, я должен был стерпеть оскорбление?

Патрисия улыбнулась: о нет, ты не из тех, кто позволяет себя оскорблять.

— Смотри, — вдруг сказала Мари-Пьер, — как кстати.

Она нагнулась и подняла рекламку: «Ярмарка поэтов, площадь Сен-Сюльпис» и число— ближайшие выходные.

— Забавно, — заметила Патрисия. — Мы были там с матерью в прошлом году.

— Ты должен туда пойти, другого шанса не будет.

— О чем речь? — поинтересовался Бруно.

— О стихах, он обалденный поэт.

— Серьезно, ты сочиняешь стихи?

По дороге к Люксембургскому дворцу слаженно пела странная компания, без всякого аккомпанемента — о-ооо, а-ааа, им было от сорока до шестидесяти лет, все одеты просто, но в одном стиле, ими руководила коленопреклоненная дама, это напоминало сценку из комиксов или секту, ожидающую прилета инопланетян, одна из женщин была в бигуди, — о-ооо, а-ааа, — видимо, они исполняли что-то вроде речитатива, но ничего не выходило, можно было различить только протяжные звуки, которые долгим эхом исчезали в темных переулках.

— Когда-то давно я и правда пописывал, так, для развлечения.

Патрисия с Бруно пришли в восторг; ты поэт, слушай, это же здорово, я потрясен, сказал Бруно, ты еще и сочиняешь, ну просто вундеркинд.

Не откладывая в долгий ящик — мы возвращались к этой теме каждый день, — в ближайшую субботу, на шестой день творения, Мари-Пьер решила во что бы то ни стало пообщаться с каким-нибудь издателем, а я, честно говоря, после бесконечных обсуждений и бесчисленных советов, совсем заморочился; мы ходили с моими тетрадями к одному опытному книготорговцу, он сказал: поэзия — это особая сфера, своего рода терра инкогнита в издательском мире, так что заявить о себе следует именно на Ярмарке, там самое место.

— Это как Канны для киношников, туда стекаются самые сливки издательского бизнеса.

Несмотря на то, что я никогда не бывал на кинофестивалях, это сравнение показалось мне, мягко говоря, натянутым. У первого стенда, к которому мы подошли, женщина среднего возраста, безукоризненно одетая, застенчиво предложила нам прочесть стихотворение.

— Спасибо, большое спасибо.

Оно называлось «Распорядок дня», автор Жан-Пьер Роснэ: « Держать себя в прекрасной форме. / Держать солдат на расстоянье, / Держать в уме, что Бог удобен, — глядишь, и пригодится это знанье , — читал я через плечо Мари-Пьер, — И по течению не плыть, / В строю остаться тех, кто званье человека несет достойно », — ты смотри, как у него много повторов, — « Не дать себе скатиться в простоту », — я видел, что второй служка при стенде испытывает явные затруднения с самовыражением, он развалился на ближайшей скамье, погрузив нос в стаканчик красного. На обороте книжицы было напечатано приглашение в «Поэтический клуб»: что ж, будем иметь в виду, мы записали адрес клуба и продолжили нашу экскурсию.

Надо признать, выбор там был огромный, на каждом шагу нас останавливал очередной издатель — причем именно поэзии, бородатый, в потертых джинсах, и пытался убедить, что только среди его ассортимента мы обнаружим единственный в своем роде шедевр поэтического жанра. Здесь были книги всевозможного формата, часто с оригинальными, броскими обложками, но, к сожалению, в плохом исполнении и плохо напечатанные; на первый взгляд эти тексты, состоящие из рваных строк, все вместе производили ошеломляющее впечатление. С поэтами никогда не знаешь, чего ждать, — вот уж действительно, мягко выражаясь, особый мир, с этим не поспоришь, но посудите сами: « Твой мощной ствол / Проник мне в рот, / О, как там все кровоточит, / Как эта рана жжет. / О, радость дивная моя, / Я — госпожа твоя », — читали мы вместе с Мари-Пьер: ого, а они, похоже, неплохо проводят время. Господи, ты посмотри, это вообще ни в какие ворота: « Пиписька Зизи / В чехле из мягкой кожи, / Как хороша она, / Пиписька Зизи ». Это детские стихи, объяснил издатель, первая книжка из новой серии. Мы потом долго обсуждали: если это «детские» стихи, что же будет дальше? — да, нечего сказать, любопытное место. Было жарко, и я предложил зайти в кафетерий. Когда мы какое-то время назад проходили мимо, там выступал ансамбль гитаристов, ребята пели что-то воинственное, жутко фальшивили, слов не разобрать, но общий смысл был ясен — йо-йо-йо и пронзительные вопли, а теперь на сцену вышел хипповатый старик: ну, блин, дает, воскликнула Мари-Пьер, — он снял штаны! Я обернулся, старик как раз нагнулся враскоряку и показал всем свою задницу. А я его знаю, сказал какой-то зевака позади нас, это Агиги Муна [42] Агиги Муна — парижский артист 60-х годов, добившийся популярности в образе хиппи. . Думаешь, с сомнением произнесла женщина, стоявшая рядом с ним, не знаю, не знаю, вообще-то похож, но, по-моему, он уже сто лет как помер, сам посуди, когда он появился, нам было лет по двадцать. Тем временем старикан надел штаны и обрушил на присутствующих поток бессвязных обвинений против корриды: это ж стыдоба, если вам нравится бойня, вы просто звери, твари, варвары, пусть хоть один из вас наберется смелости и посмеет мне возразить. Никто не отреагировал; ну давайте, я жду, кто из вас признается, что любит корриду, это кровавое смертоубийство невинных животных? Мы смылись в бар, лично я умирал от жажды.

— Ну, что будем делать?

Честно говоря, я понятия не имел. Безусловно, тут были и серьезные люди с хорошими книжками, и настоящие психи. Мы пытались прощупать почву: скажите, пожалуйста, вы печатаете неизвестных авторов? Оказалось, это такая морока! Сначала надо было прислать им рукопись, которую потом читала отборочная комиссия, состоявшая, как правило, из уже издававшихся поэтов; представляешь, возмутилась Мари-Пьер, ты отсылаешь им свои стихи, а их читает и высказывает свое мнение придурок, написавший про пипиську, или еще хуже: какая-нибудь сволочь их крадет и публикует под своим именем — это обычное дело.

Так мы сидели, размышляя, стоит ли сделать второй заход, и я чувствовал, что Мари-Пьер совсем упала духом — какой смысл стараться, если все ниточки в руках у этих шутов, на фиг нам их расположение? Но я не мог потерпеть фиаско, особенно сейчас, когда удалось схватить удачу за хвост, — в последние месяцы мне поперло. Значит, так, сказал я, ты идешь по второму кругу и выбираешь трех более или менее симпатичных издателей, а я пока прикину, что делать.

На скамье в центре аллеи я увидел сидящую в полном одиночестве женщину, перед которой лежала стопка книг, посетители с уважением отмечали: молодец, сама издала свои стихи, — вот кто мне поможет. Книга называлась «Черный чертог». Добрый день, поздоровался я, подходя поближе, как идут дела? Она устремила на меня долгий взгляд белесых, навыкате глаз, полных недоверия. Это вы написали? Ее грудь вздымалась от медленного ритмичного дыхания, она кивнула: да, именно так. Текст, занимающий четверть обложки, объяснял, что подтолкнуло автора к созданию стихов: во-первых, жажда искупления, во-вторых, жажда славы, а еще непреодолимое желание наконец-то поведать остальным, так называемым нормальным людям о сумрачных коридорах психиатрической больницы — «черного чертога». Гм-гм, может быть, вы сумеете мне помочь, я бы хотел узнать, во сколько обходится издание собственной книги?