Венсан Равалек - Гимн шпане

— Показания, зачитай-ка ему показания.

Следователь стал листать другую папку, в носу у меня защипало, хотелось чихнуть, он прокашлялся и начал: «Вследствие убытков, которые терпело мое дело, я поддался уговорам человека, назвавшегося Гастоном, директором компании „Экстрамиль“... Насколько я знаю, он связан с китайцами, принадлежащими к Триаде, а также занимается сбором средств, идущих на финансирование политических партий и ряда предприятий… Я заявляю о своем искреннем желании сотрудничать с органами правопорядка и намерен помочь раскрыть аферу, которая бросила тень на мое доброе имя».

— Кстати, — заметил легавый с южным акцентом, — слабак он оказался; за время допроса я три раза водил его в туалет, бедняга трясся от страха.

Старший хлопнул в ладоши: ну, крутой, что скажешь, правда это или треп?

Я не сомневался, что сейчас он недоумевает, как этот молодец может быть связан с ворами в законе, с политиками, иметь тачку за триста штук и денег выше крыши, о чем свидетельствовали все показания.

— Знаешь, что я думал поначалу?

Нет, говорю, в носу у меня снова защипало, и я чихнул. Никто даже салфетку не предложил.

— Что ты малый не промах и навешал им лапши на уши.

Он посмотрел мне в глаза.

— Теперь я в этом не уверен.

Тогда я рассказал во всех подробностях, как все началось и как я придумал эту супермахинацию, в красках расписав, как подвергся ограблению и не видел иного пути вернуть деньги, но это был напрасный Труд, он не хотел ничего слушать; давай колись, Гастон, — по его прикидкам все вместе тянуло года на три минимум.

— Да, минимум, я не оговорился.

Теперь его голос звучал не более приветливо, чем воронье карканье.

— А что девчонка?

Они так меня задергали, что Мари-Пьер напрочь выскочила у меня из головы.

— Она ничего не знала, я не посвящал ее в дела, она была не в курсе.

Они все, как один, недовольно поморщились: ну как же ты хочешь, чтобы мы тебе верили, Гастон, мы тебя так обхаживаем, а ты пытаешься нас надуть. Парень с южным акцентом помахал в воздухе школьной тетрадкой. Потом пролистал до нужного места, они были заложены газетными полосками.

«Четверг, 10 мая. Пока все планы Гастона имеют успех, я не знаю, за что хвататься — мы переезжаем, я помогаю Жилю с клиентурой и одновременно продумываю рекламную кампанию, время бежит с дикой скоростью».

«Среда, 1 июня. Беременность кончилась кошмаром. Теперь мне повсюду слышатся разговоры беременных женщин да плач младенцев. Надеюсь, я не стала бесплодной. Гастон с Жилем готовят крупную операцию где-то у Рюнжи. Гастон думает только о ней. Я иногда сомневаюсь, что он помнит о моем существовании».

«Понедельник, 31 июля. Это был не просто день рождения, а настоящий светский раут. Я рада, что она пришла, надеюсь, она счастлива с Жилем. Во время ужина произошло одно странное событие: я сидела радом с Александром, и вдруг он начал ласкать меня между ног, не показывая виду, продолжая разговаривать, как ни в чем не бывало. Я ужасно растерялась. Совсем другие ощущения, чем с Гастоном или Жоэлем. Интересно, что он сам при этом чувствовал?»

Они не сводили с меня глаз, южанин продолжал, я был бледен как полотно. «Гастон настаивает, чтобы я ему сосала, я подчинилась, но, мне это совсем не нравится. Интересно, он понимает, что с ним я не испытываю особого удовольствия?» Я бы, все отдал, чтобы вдруг исчезнуть, такого издевательства не вынес бы никто. Гастончик хочет, чтобы я ему сосала, пропел один из этих гадов. После обеда мне не надели наручники и я рванулся, чтобы схватить пишущую машинку и запустить в стену, но-не успел, легавые бросились на меня и стали мочалить по-черному, кто-то бил по голове телефонным справочником, сейчас ты уймешься, маленький говнюк, но я не собирался успокаиваться, я хотел умереть, однако, к собственному удивлению, вдруг разрыдался, слезы хлынули неудержимо, фонтаном, и, захлебываясь, я бормотал,что расскажу им всю правду, что готов сдать им кого угодно, если они меня выпустят, и тут же заработал новый удар справочником — не то ты говоришь, урод, здесь условия диктуем мы.

В конце дня меня снова отвели в камеру, только теперь я был не один, ко мне подсадили какого-то парнишку, я поздоровался и опустился на свою койку, ситуация была — врагу не пожелаешь; я убью эту тварь вместе с обоими ублюдками, Жоэлем и Александром. Во мне бурлили горечь и обида, я не имел никакого желания разговаривать, но, судя по всему, у моего соседа много накопилось на душе; и мне пришлось выслушать его историю, даже посочувствовать; у них в городке есть целая компания наркоманов, Их ежедневно снабжал порошком один чувак, приезжал на крутом «рено», пунктуальный, как почтальон, редкая сволочь, и вот один парень — он только что вышел из лечебницы, почти никакой, сидел на невролептиках, но как раз получил пособие по безработице и был при деньгах — непременно захотел купить дозу, хотя так ослабел от лекарств, что не мог даже укол себе сделать; все говорили ему: не надо, Дидье, лучше поспи, ты не в том состоянии, но дилер сам ему вколол, а назавтра его нашли мертвым на тротуаре перед домом, вся округа возмутилась, даже те, кто вообще не кололся, это была коллективная вспышка гнева как бы в отместку за хреновую жизнь, за все то время, когда приходилось отдавать свои деньги этому скоту за товар, который через раз был дерьмовый, плохо расфасован, и когда дилер появился снова, как ни в чем не бывало, видимо не зная о смерти Дидье, мы встретили его с железными прутьями и забили прямо в сраной тачке — в результате он парализован и лежит в коме. Но арестовали только моего сокамерника — из-за необычной куртки, такой больше ни у кого не было, — и он уже признался, не выдав своих друзей. Он смотрел на меня, в ужасе повторяя слова следователя: если мужик помрет, твое дело дрянь, пойдешь под суд и получишь десять лет строгого режима. Господи, что мне делать, твердил он без конца, мне всего девятнадцать лет, я даже не колюсь, что же теперь будет?

Я слушал его, и, несмотря на собственную тоску, физическую боль, досаду и горе от предательства Мари-Пьер, меня охватила вселенская печаль; а парень продолжал: мы с матерью одни на всем свете, отец умер в прошлом году, если мне дадут десять лет, она не переживет, да и как она будет меня навещать, она не водит машину, — печаль моя обрела вселенские масштабы, поглотив его, меня, Мари-Пьер, Марка, Бруно, наркомана с передозой, дилера в «рено», у меня из глаз снова неудержимо хлынули слезы, проклятье, подумал я, что-то в жизни явно разладилось, нам остается только одно: терпеть. Так я и заснул, свернувшись на полу, и, как ни странно, прохрапел до самого утра.

Я все еще был под арестом; поскольку речь шла о наркотических средствах, прокурор санкционировал при необходимости продлить заключение до шестидесяти двух часов. От адвоката я отказался, мол, спасибо, не собираюсь разыгрывать из себя крутого, мне и без того хреново, но очень скоро пожалел, меня мурыжили целый день, потом, и вечером, в конце концов пришел сам комиссар: пожалуй мы можем прийти к обоюдному согласию, но вам придется заплатить, причем в твердой «валюте». И я сдал им двух налетчиков, братьев, моих приятелей с Бют-Руж в Шатне, добавив, что однажды они применили оружие — застрелили женщину. Хорошо, сказал комиссар, надеюсь, это правда. Я хотел сдать им одного дилера с Северного вокзала — мне было известно, в каком отеле он обосновался, но следователь оборвал меня на полуслове: Гастон, не забывай, ты в отделе по борьбе с организованной преступностью, нам на фиг не нужен подставной с двумя пакетиками по четвертному, нам нужен как минимум план торговли героином в веселых кварталах. Давай-ка что-нибудь посерьезнев, добавил Южанин и я сдал им чувака из меблированных комнат, у которого покупал кокс для Бруно, он продавал по десять и по сто; следователь надул губы: ну ладно, передам красавчика коллегам, все лучше, чем ничего. Комиссар спросил, есть ли среди моих клиентов кто-нибудь из общества, я сказал, что есть один адвокат в Лилле, все одобрительно загалдели, — ведь можешь, когда захочешь.