Венсан Равалек - Гимн шпане

На человеке, который мне открыл, не было ни яркой маски, ни леопардовой шкуры; обычный африканский балахон, телевизор орал на всю катушку, мужик, лежавший на кровати, поднялся, зевая, в комнатушке было от силы метров пять, господин Фулана примет вас там, за занавеской.

— Садись.

Комната оказалась мансардного типа, под самым скатом крыши, и мне ничего не оставалось, как последовать его совету — иначе пришлось бы стоять, сгорбившись в три погибели, подобно узникам времен Людовика XI. Я сел, господин Фулана тут же взял мою руку, приложил ее к листу бумаги и обвел карандашом. Вокруг валялось множество любопытных вещиц — деревянная табличка, всякие амулеты, пластиковая бутылка из-под молока, с надписью фломастером: «Стопроцентный любовный напиток», африканские бусы, все вместе смотрелось как китч, ни древностью, ни магией не пахло; он вгляделся в контур моей руки и попросил написать имя, я написал «Гастон», он в раздумье покачал головой и нарисовал два знака, один вверху; другой внизу, какие-то каракули и непременный арабский символ, полумесяц со звездой, потом поднял голову и просверлил меня взглядом, ты слишком долго тянул. Вот как, сказал я, да, подтвердил он, да, она уехала, и теперь все будет очень плохо, просто ужасно. Видно, я сильно побледнел, потому что он поспешил меня успокоить, мол, не бойтесь, она вернется, но вам придется очень трудно, и, спросил, есть ли у меня ее фотография, у меня с собой были только снимки с мыса Кап-Даг, однако я не слишком ему доверял, и мне совершенно не улыбалось выставлять напоказ свои драгоценные воспоминания, чтобы моей куколкой любовался шарлатан с маслеными глазками.

— Нет, фотографии у меня нет.

Он пожал плечами, это не важно, напишите дату ее рождения, я написал только месяц июль, насчет числа сомневался; он снова сказал, что это не важно. За занавеской, в полуметре от нас, продолжал нещадно орать телевизор, народ в комнате устроил дикий шум. Господин Фулана об-махнул рисунок растрепанным голубиным пером, потом положил листок на маленькое зеркальце.

— Очень плохо.

Казалось, в нем происходит внутренняя борьба. Я подумал: черт побери, рожай, родной. Он потрепал меня рукой по шее, одновременно помахивая перышком, потом ни с того ни с сего выкатил глаза — все, что ты делаешь, летит к чертям, тебе нужен талисман.

Теперь все встало на свои места, дело было не в злой силе, дьявол не прятался в каждой подворотне, пытаясь подставить мне подножку, и сглаз тут ни при чем, просто живет на свете недоумок, у которою ничего не получается и которому ни в чем не везет, и этот недоумок — ваш покорный слуга. Для изготовления талисмана он просил фотографию и, конечно, денег, но, чтобы я не сомневался заплатить можно будет когда она вернется, сейчас — тысячу, остальное потом; спасибо, господни Фулана, огромное спасибо; я встал, почти задыхаясь, итак, я прихожу в понедельник, чтобы заказать талисман; повесишь его на дверь — но я уже был на лестнице. Во всем виноват только я, и никто иной, вся жизнь коту под хвост, надо же, другие как-то умеют выкручиваться, по телеку то и дело показывают преуспевающих людей, а ведь я хотел не так много: найти приложение своим способностям, сделать карьеру, и где я теперь? — да нигде, в нищете, по-моему, это несправедливо, так быть не должно, я заслуживаю счастья не меньше прочих; на улице громко философствовали два мужика: ну да, еще бы, жизнь любит наподдать, только уворачивайся, один из них был с бородой и немного смахивая на Александра, архитектора, я направился к Монсури, хотел как-нибудь незаметно пробраться на свой участок, но не тут-то было.

Уже приехав в Четырнадцатый округ, мыслями я оставался в Тридцать шестом, меня преследовали игривые образы Мари-Пьер, и хотя я не строил иллюзий насчет способностей колдуна, в голове продолжали звучать слова «все, что ты делаешь, летит к чертям»; подойдя к посту номер 1, я нос к носу столкнулся с мадам Сарла и старшим надзирателей, что было делать, хотелось только одного — пройти, сквозь живую изгородь и затеряться в лабиринте, откуда нет выхода.

— Где выбыли?

С ними шагали еще два надзирателя — придурки, с которыми я и словом не перекинулся за время работы в парке, они смотрели на меня, словно я совершил невесть какое преступление.

— Я был в хозблоке, на Рейи.

Но эта змея погрозила мне пальчиком, ай-ай-ай, молодой человек, я туда звонила, никто вас там не видел. Ладно, сдался я, скажу правду, у меня по дороге случилась поломка, а поскольку я уже опаздывал, пришлось отложить посещение хозблока.

Последние слова я произнес с намеренным сожалением.

— Ах, поломка?

Да, говорю, поломка.

— Машины?

Нет, идиотка, летающей тарелки, сдохнуть с ними можно.

Сначала я старался, чтобы никто не знал про «вольво», меньше знаешь — крепче спишь, но теперь мне пришлось раскрыть карты, захотелось дать им донять, что мое общение на равных с ними, жалкими, нищими людишками, лишь каприз судьбы; единственный, у кого была машина, — Виктор, но и то на неделе он пользовался общественным транспортом, так что моя «вольво» произвела сногсшибательный эффект, и все задались вполне естественным вопросом, что я здесь делаю, про ассоциацию не знала даже мадам Сарла, и в конце концов я как бы нехотя открыл им тайну: дело в том, что моя тетя — лучшая подруга жены мэра, теперь вы понимаете, как я получил место.

— Но вы просили разрешения?

Нет, я не просил разрешения. Она скорчила недовольную мину, понимаю-понимаю, я уже еле сдерживался, тут еще шедший позади старший надзиратель добавил: надеюсь, однако, вы запомните на будущее, что никто не имеет права отлучаться без разрешения; у меня внутри все кипело, прямо клокотало от ярости, но, несмотря на это, я сумел не показать виду и смущенно улыбнулся, мол, извините, и в этот миг в меня словно бес вселился, я вдруг стал заикаться, из… а дальше не выходило, из… надзиратели заржали, тогда я набрал в легкие побольше воздуха, и — извините, я очень сожалею, этого больше не повторится. Хорошо, сказала мадам Сарла, надеюсь, что так, пусть у вас есть связи, но правила одни для всех, прошу не забывать.

Я до самого вечера скрипел зубами от злости, поубивал бы придурков, как же они потешались, когда я бормотал извинения старшему и этой корове! Знаешь, сказал мне один длинный, на самом деле она была с тобой сама любезность, за такое дело могла и уволить.

Телефон в доме пока не отключили, на автоответчике меня ждало сообщение; Бруно: Гастон, ты должен обязательно связаться с банком насчет машины, я за тебя поручился и теперь оказался в неприятной ситуации, перезвони мне на работу или домой, как только сможешь. Был еще одни звонок, но сообщения не оставили. В почтовом ящике лежало письмо от домовладельца: пожалуйста, не сочтите за труд связаться с нами в кратчайший срок, благодарим за любезность, и дальше два телефонных номера. Я рухнул на кровать, чувствуя, что заболеваю, и, поскольку больше ни на что не был способен, принялся созерцать трещины на потолке, тайно лелея надежду, что он вдруг обрушится и навеки погребет меня под обломками штукатурки, но поскольку ничего не случилось — земля не вздрогнула, небеса не разверзлись, я выключил свет и попытался заснуть; в темноте было гораздо легче осмыслить произошедшее и представить, как я начну все с начала, к примеру, займусь импортом-экспортом, все равно, чего, хоть марокканской наркоты, обоснуюсь в каком-нибудь провинциальном городке, шаг за шагом буду добиваться успеха, и никто на свете не сможет меня остановить, Мари-Пьер снова забеременеет, я снова найму Жиля, чтобы он взялся за молодняк и учил их уму-разуму… и только я уже начал успокаиваться, как вдруг почуял запах гари и дыма, идущий из коридора.