Венсан Равалек - Гимн шпане

И правда, меня охватило леденящее чувство, словно на большом экране, перед моими глазами постепенно обретала четкость фантастическая картина: я находился в пустынном месте и меня звали голоса, я двинулся вперед, на мне был странный наряд, какие-то лохмотья, я хотел сделать шаг, но с ужасом увидел, что земля провалилась и вокруг образовалась гигантская пропасть, которую не перепрыгнуть, я был совсем один, случилось самое страшное, человечество меня покинуло, я остался в пустыне, на горном пике, лишенный общества людей на всю оставшуюся жизнь, и тут я начал выть. Ты уверен, что все нормально, спросил Виктор — я так сильно сжал кулаки, что ногти впились в кожу до крови. Да, говорю, не волнуйся, все хорошо, обычная простуда, только и всего.

Наркоманы побросали под скамейки море доз, легавые не обратили внимания; когда Виктор пошел предупредить старшего, я сказал, что побуду здесь, на всякий случай, и стал резво собирать добычу, к сожалению, он скоро возвратился и, увидев, что я ползаю на четвереньках по земле, закричал: это героин, ты нашел героин? Я уже спрятал пакетики в карман, поэтому с равнодушным видом ответил, что просто подобрал шприц, тут ведь дети бегают, не дай бог, Виктор явно не поверил и, когда появились остальные, рассказал им о происшествии, кидая на меня подозрительные взгляды. Один здоровенный тупица, которого я сразу невзлюбил, начал наезжать на меня, ты что, говорит, их знаешь, это твои дружки, тут подвалил шеф, на этот раз я обязан послать рапорт, это слишком серьезно, а я не собирался оправдываться — кроме Виктора, они все у меня с самого начала в печенках сидели, коротышка-мавританец скорчил презрительную рожу, мол, сами теперь видите, нет у него никакой тетки, его направили из Ассоциации помощи преступникам, как того, в прошлом году, какое легкомыслие — при такой безработице, когда порядочные люди прозябают, они отдают предпочтение всякому отребью. Все смотрели на меня с осуждением, даже Виктор; все, с меня хватит, ну, конечно, нет у меня тетки, заорал я, сегодня же позвоню ей, и она устроит тебе хорошую работу, козел, я побелел от ярости, жалкие людишки, вот вы кто, нет в вас размаха… только я собрался уходить, как явилась одна наркоманка, почему их уже выпустили — загадка, увидев, что ее имущество исчезло, она завыла, а-ааа, как будто с кошки живьем сдирали кожу, подонки, воры, сперли мой порошок, вы ничем не лучше легавых, гада, гады ползучие, смотрители выпали в осадок, разумеется, я знал, что они подумали, но сохранял хладнокровие и сказал: все, я звоню тете, мне это надоело, а сам пошел в туалет и принял неслабую дозу — отличный кокс, интересно, откуда у чувака такой товар? На следующий день я по-прежнему был под кайфом, но перед тем как отправиться в судебный контроль, занюхал еще дорожку, а потому в метро практически впал в эйфорию, эта маленькая шалость придала мне куражу и прекрасно сняла напряжение.

Малютка-контролерша ждала меня, сидя за столом, я немного опоздал, она предложила мне сесть и с недовольным видом нахмурила лоб.

Я был искренне рад ее видеть — глупо, конечно, но мне казалась, что она женщина участливая и всегда готова понять; я уже собирался рассказать ей о своем положении во всех подробностях и вместе с ней придумать альтернативу «Паркам и садам», но она вытаращилась на меня как дура, вы обманщик, молодой человек, вы нанесли мне оскорбление, у меня глаза на лоб полезли от изумления — простите, что вы сказали? — это уже была не мамуля, я сидел лицом к лицу не с женщиной, а с самим Правосудием, неумолимым Правосудием, над которым вздумал глумиться — да, ведь я принимаю наркотики, но этого мне было мало, я организовал трафик в парке Монсури, ответственная за участок с самого утра названивает президенту, требует моего увольнения, следователь тоже обо всем информирован, — я уставился на ее ноги под столом, обутые в ботиночки с опушкой, честное слово, я был в шоке, просто не знал, что на это ответить, поэтому сказал: понимаете, мадам, у меня проблемы с жильем, меня выгнали на улицу, я думал, она покачает головой и посочувствует, но не тут-то было, знаю, говорит, я звонила туда сегодня утром, трубку взял владелец, вы оставили дом в неописуемо грязном состоянии, да еще устроили пожар. Это было хуже, чем допрос; пожар, говорю, но я не виноват, случилось короткое замыкание, в ответ она покачала пальчиком, точно как мадам Сарла, когда я наврал про хозблок, наверное, они были родными сестрами или родственницами, та-та-та, молодой человек, мне надоели ваши россказни, вы не оправдали моего доверия; до этих пор я был только удивлен и озадачен, но когда она обвинила меня во лжи, при том что я пришел излить ей душу, готовый поделиться самыми интимными переживаниями, я просто взорвался, вскочил со стула и заорал: что ты сказала, старая кляча, да кто ты такая? — я кипел от гнева, — ты хоть представляешь, что мне пришлось вытерпеть из-за вашего президента, мать твою? — она аж замерла от страха, — я директор фирмы и не меньше других имею право на достойную работу, я не просился на должность Шута, — ее лицо медленно приобретало восковой оттенок, — а ты — старая шлюха, сказал я уже в дверях, и ботинки у тебя отстойные, небось все ноги пропотели.

Теперь я знал, что должен делать: сорвать где-то бабок и, главное, вернуть свою любимую, без Мари-Пьер я был лишь,тенью самого себя.

Стоял мороз, мы были в полной жопе. Ради экономии я переехал в другой отель, в районе Пернети. Ко мне вернулась Мари-Пьер, поездка за ней в Вель-де-Роз прошла с относительным успехом, конечно, Мириам не очень обрадовалась, что ее дочь опять сошлась со мной, но я появился в разгар их скандала с Жилем — он опять начал пить, и кафе, которое они открыли в сентябре, было на грани разорения. Мари-Пьер сама все решила, думаю, после Парижа, «Экстрамиль», кутежей, в которых она участвовала, жизнь в захолустье наводила на нее тоску.

— Ну, я пошел на работу, до вечера.

Она повернулась на другой бок. Хочешь, включу телевизор, спросил я, твой любимый шестой, но она пробурчала, что спит, и тогда я отправился в ночь, навстречу ледяному дыханию ветра; вот уже три дня она только и делала, что смотрела дебильные передачи и кому-то названивала, как в самом начале, в комнатушке у Северного вокзала, и мне все время приходила на ум басня про стрекозу и муравья: стрекоза целыми днями веселилась, а когда наступила зима, муравей ей сказал, мол, давай, дуреха, поди же попляши, так тебе и надо, но я-то вкалывал весь год, ради собственного успеха и развития фирмы, не то что стрекоза, а в результате снова очутился в убогой дыре, не лучше, чем у Саида, только теперь приходилось платить, плюс еще неприятности с законом и работа для умственно отсталых в центре Парижа, все это было несправедливо и, самое главное, невыносимо.