Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Все это было бы так, если бы в результате великой войны вместо России рухнул и впал во временную анархию Запад. При помощи германского генерального штаба коммунистический Интернационал избрал бы для опытного поля свои собственные народы, порождением которых он был. И в таком образовании «Союза Западных Социалистических Советских Республик» была бы своя логическая, психологическая и историческая правда. Ведь опыт полного закабаления духа, с регламентацией мнений, чувств и желаний, Запад уже приобрел в Средневековье на протяжении почти тысячи лет во времена папской власти. Методы насильственного коммунизма вполне сродни методам воинствующего католицизма. Не даром Достоевский утверждал, что политический социализм есть «не что иное, как лишь вернейшее и неуклонное продолжение католической идеи, самое полное и окончательное завершение ее, роковое ее последствие, выработавшееся веками».

Это проникновение в истинную сущность социализма было у Достоевского поистине гениальным, так как сам он не испытал воплощения коммунизма в жизнь, а только предвидел. Между тем, какой, в самом деле, жуткий параллелизм обнаружила коммунистическая власть с папской властью, когда та была и церковной, и светской одновременно!

Различие между той и другой – только формальное: католицизм считал всякое насилие дозволенным, ради принудительного Царствия Божьего; коммунизм точно также уверен в священном характере своих насилий над человеческой личностью во имя земного рая народов.

И сколько страшных других параллелей! Террор инквизиции тогда и террор «государственной безопасности» теперь. Пытки, казни – там. Пытки, казни – здесь. И суды над Галилеем, над Джордано Бруно – подобные судам над советскими учеными, уклоняющимися от догматов экономического материализма, от диалектического метода. И даже существование в обоих случаях Великих Инквизиторов: одних – действующих во имя Христа и ненавидящих Его; других – работающих ради обожествленного народа и презирающих все человечество…

Аналогия, усмотренная Достоевским между историческим католицизмом и нынешним социализмом, углубляется сейчас и наличием в коммунизме мистического фанатизма, своего рода извращенной религиозности. Большевицкая ярость в борьбе против всех религий на захваченной ими территории явно указывает, что они не просто атеисты, что их гонения на веру – не только гонения, но действительная религиозная война. Коммунизм – не обычное социологическое учение, а фанатичная вера в осуществление радости земного бытия, без бессмертия души, без загробного существования, при наличии единственного бога – человека, всемогущего, всезнающего, непобедимого, восседающего на троне-машине, в ореоле излучений ослепительной техники. Коммунизм, как крайняя степень социализма, с его догматикой земного счастья, отчасти близок к саддукеям, также отрицавшим и бессмертие души, и воскресение мертвых, и существование высших духов и ангелов. Нет сомнения, что по этой причине, помимо соображений национального освобождения, евреи так охотно и в таком заметном количестве примкнули к большевикам. Только впоследствии правое крыло евреев-марксистов отшатнулось от коммунистов и даже стало искренним их врагом, когда советская власть путем разбойной жестокости стала создавать рай на земле, взращивая свое Древо Жизни на трупах замученных и поливая ее кровью невинных.

Таким образом, ответственен ли русский народ за насаждаемую на его земле чуждую тактику, заимствованную у средневекового католицизма? Приход коммунистического Интернационала в Россию был не приходом варягов, не исторической формой призвания, а типом обманного завоевания при помощи троянских коней свободы и равенства. В первой великой войне Россия была не побеждена, а истощена. И коммунистический вирус, в латентном виде пребывавший в Европе, бросился именно в нашу страну, ибо во всех войнах – горе не только побежденным, но горе и истощенным.

Не будем в данном историческом плане рассматривать гибельное заболевание России мистически – как наказание Божие за грехи, или, наоборот, как избранничество многострадального Иова. Но нужно иметь очень мало честности, или очень мало осведомленности, или, наконец, очень мало логической способности мышления, чтобы считать воинствующий коммунизм явлением русского происхождения.

«Наш русский кровавый хаос, – писал еще в 1922 году Евг. Трубецкой, – представляет собою лишь обостренное проявление всемирной болезни, а потому олицетворяет опасность, нависшую надо всеми… Не подлежит сомнению – болезнь эта есть. Вся мировая культура поражена недугом, который грозит стать смертельным…»

Что же это за недуг, которым поражена мировая культура?

Десятилетия, истекшие со времени нашей революции, ясно показали, что подобным недугом является не что иное, как морально-психологический большевизм, охвативший собою весь цивилизованный мир.

Коммунизм, как крайнее материалистическое социальное учение, сам по себе еще не есть большевизм в полном объеме. Это только его политико-экономическая часть, только теоретическая схема. Сам же большевизм шире, многообразнее, включает в себя и тактику коммунизма, и его мораль, и извращенно-религиозный фанатизм, и своеобразный способ мышления.

В большевизме, как в фокусе, перекрестились все линии упадка, по которым скользили к своему вырождению различные области общеевропейской культуры: теоретическая наука, философия, литература, искусство, религия, этика.

Если теоретическая физика в своих перестройках дошла до того, что стала отрицать применимость классической логики к истолкованию мира бесконечно малого, или бесконечно большого, то почему придерживаться этой логики при построении сверхчеловеческого рая на земле? Если жизнь опровергает коммунизм, то, быть может, ошибочна сама жизнь, а не коммунизм? Ведь, говорил же Гегель про случаи, противоречившие его системе феноменологии Духа: «Тем хуже для фактов».

И если со времен Лобачевского и Римана классические постулаты геометрии Евклида могут подвергаться сомнению, и из точки вне прямой возможно построить к этой прямой не одну параллельную, a целый пучок, и назвать все это метагеометрией, то почему нельзя в метасоциализме планировать жизнь не одним планом, a несколькими, исключающими друг друга?

И если в мире Минковскаго или Эйнштейна пространство смешивается со временем, если и, то и другое относительны друг к другу, и вселенная конечна, и скорости имеют предел, то почему не иметь смелости на социальном опыте применять эти идеи и не считаться ни с временем, ни с пространством?