Стоян Даскалов - Цветины луга

Посторонние не замечали красоты Цветиных лугов, проезжали мимо, равнодушные. Для них это был просто луг, где можно пасти скот и косить сено. Но для орешчан эта местность спокон веку была святыней. Луга эти, раскинувшиеся до самой реки, пьют ее живительную влагу, в дни разлива река омывает им ноги, а летом они глядятся в ее воды, как в зеркало.

Как только появятся первые проталины, туда бежит детвора. Бегут с корзинками и котомками — сначала за щавелем, молодой крапивой и ревенем, потом за цветами. Тут даже темные глаза становятся синими от васильков, лица сплошь желтеют от цветочной пыльцы, а волосы пахнут мятой. Пока хозяева не наставят на Цветиных лугах своих «меток», коровы и овцы щиплют сочную молодую траву, вкус которой остается на зубах до следующей Цветницы. Но как только трава пойдет в рост, тут уж никому не повадно бродить по лугам.

Ходили только тропинками, словно через брод, утопая в густой, как молоко, росе, упиваясь ароматом цветов и трав, жужжанием пчел. Кто бывал здесь в пору цветения, тот весь год носил в себе ощущение счастья. Голова слегка кружилась от обилия запахов. Ноги отказывались идти, тянуло упасть в траву и лежать долго-долго, не вставая. И для влюбленных не было лучше места, чем Цветины луга. Лучшей постели, чем свежескошенное сено Цветиных лугов, не найти вовек. Здесь не только рождалась любовь, здесь она расцветала, созревала… Здесь и дети рождались, как отава после первого покоса. Здесь и… кровь проливалась. Петр Гошов убил соседа за то, что тот по ошибке скосил один ряд сена с его участка. Замахнулся косой и… — нет человека!.. А Пецин Младжо, так тот упал с нагруженной сеном телеги и напоролся на вилы. Стога делали конусообразными, узкими и высокими. Дено Денкин свалился с такого вот стога, повредил себе позвоночник и до сих пор ходит согнутый в дугу. Ни один покос не обходился без увечий: то кто-нибудь из молодых себя черкнет, то соседа зацепит косой. Если верить легенде, суженый Цветы, обливаясь кровью, рухнул в траву недалеко от Тутиной груши под ударами турецкого ятагана, и с тех пор вокруг груши пламенеют костры алых цветов. А сколько пота крестьянского пролилось на этих лугах! Потому-то так милы они сердцам орешчан. Заполучить клочок Цветиных лугов было неслыханным богатством, все равно что бедняку, который редко держал в руках медный грош, найти золотой.

Быть может, для других Тутина груша была просто деревом, одиноко растущим среди лугов, но для орешчан она была их жизнью, их судьбой! Кто из них, будучи мальчишкой, не карабкался по ее стволу, не дневал и ночевал здесь, под грушей, не косил траву в юности, а там, смотришь, — в косьбе да в молотьбе и жизнь пролетала. Рано утром, как только взойдет солнце, косари уже сидят под деревом, а их пестрые торбы висят на ветках, будто крупные груши. Начинается никем не записанная песня — песня кос.

«Цвв, цвв, цввет…» — поют сверчки и кузнечики, но кто их станет слушать? Послушайте лучше, как поют косы, когда их отбивают. У каждой косы свой голос. Нагнувшись над ними, косари, словно музыканты, настраивают их, потому что острие — та же струна: чем тоньше, тем лучше звучит.

«Дзинь…» — запоет одна тонким голосом.

«Дзынь!» — отзовется другая альтом.

Зальется смехом третья, рассыплет трели, звонким речитативом подхватит мелодию четвертая. Все слушают эту утреннюю музыку — не наслушаются, а больше всех — сами косари. Это вам не пенье петухов по утрам или бренчанье колокольчиков стада, идущего на пастбище, и даже не щебетанье птиц в утреннем лесу, не тихое журчанье речки, ластящейся к своим берегам! Музыка эта не под силу другому инструменту, кроме косы. Косари, как композиторы, творят ее взмахом своих молотков, тонко-тонко отбивая лезвия.

Случается, какой-нибудь новичок стукнет себя по пальцу, которым отмеряет сантиметр за сантиметром наступление молотка, но это не нарушает общей мелодии. И без того музыка отбивания кос строится на диссонансах.

«Дзинь, дзынь!» — звенит кругом на разные голоса, как бы предупреждая: «Готовься, земля! Сейчас мы встанем и начнем… Смотри и ты, солнце, как ни жаль, хоть умри, нас не остановишь!..»

И начинается мужественный поход по освобождению земли от весеннего разноцветья. Выстроенные журавлиным клином, косари ритмично, как бы в такт стихотворению, взмахивают косами, и звучит новая тихая песня, песня благодатного сельского труда.

«Сс-ф, сс-ф…» — свистят косы, и ровными рядами ложится скошенная трава…

Это очарование села Орешец, которое таили в себе Цветины луга, не пропало и при новой жизни. Орешчане со страхом и надеждой соединили свои лоскутки в одно. Межи — полоски кустарника или камней — скоро исчезли, не осталось и следа. Порой остановится бывший владелец у какого-нибудь бугорка или ложбинки и стоит, гадает, где здесь была его полоска земли. Луга раскинулись, как огромная скатерть — конца краю не видно. Вокруг ни деревца — одна только Тутина груша. Еще гуще стала трава, ярче и душистее цветы, словно им открылась тайна вечной молодости. До самого снега луга стоят зеленые, и даже зимой, если разгрести снег, покажется зелень. Если бы кто заставил орешчан снова разделить луга на куски вдвое, даже втрое больше прежних, никто бы не согласился. Общее, большое уже завладело людьми, преобразив их незаметно для самих себя.

Буйнее травы росла в душах людей радость и зрела надежда, что жизнь станет еще лучше.

Но напоследок время от времени тень набегала на лица людей. Казалось, не Цветины луга, а вся их жизнь висела на волоске. Не станет лугов, не станет музыки косарей — исчезнет целый мир волнений и тревог, радостей и печалей села Орешец.

Вот почему сегодня орешчане все как один хлынули на Цветины луга. Окружили землекопов плотным кольцом и молча смотрели на их «злодеяния».

Землекопы перестали рыть землю и, вытирая пот, смотрели на подошедших крестьян, ожидая похвалы.

— Что, нравится вам наша работа? — смеясь, спросил инженер, молодой человек со строгим, словно высеченным из камня, лицом. Слова, сказанные от души, только подлили масла в огонь. А он, не зная в чем дело, продолжал:

— Надо было бы вам прийти с вином да угостить нас, как принято в таких случаях!

Крестьяне заволновались, зашумели, как деревья в лесу при сильном ветре. Тогда вперед вышел председатель Туча и загремел:

— Остановитесь!

Рабочие, словно назло, начали копать еще более рьяно.

— Хотите что-то сказать — так говорите и не мешайте нам работать, потому что в воскресенье уже должны заложить первый камень, — серьезно сказал молодой инженер, видимо, поняв, зачем пришел сюда этот народ.

— Никакого первого камня! Это наша земля, и убирайтесь отсюда подобру-поздорову, — выступила из-за спины председателя целая группа мужчин и женщин во главе с вооруженным бай Дафином.