Стоян Даскалов - Цветины луга

— Мама, живой министр приедет!.. — бежали к родителям дети.

— Идемте, папа!

— Сахарных петушков привезли!

— Хочу увидеть министра-а-а… — в один голос заныли мальчишки к обеду.

— И кебапчета [3] Кебапчета — маленькие котлетки из бараньего мяса (типа люля-кебаб). жарят!

— Чтоб их живыми зажарили!

— И пиво продают! И песни будут, и хоро [4] Хоро — болгарский национальный танец (хоровод, исполняемый в бурном темпе). !

— Пусть мать вас ведет. Моей ноги там не будет!

И материнские сердца не выдержали.

Дети, держась за руки матерей, подпрыгивая от радости, шли на торжество.

Слезы лета расплескались на Цветиных лугах лиловыми созвездиями осенних крокусов. Около рва возвышалась арка из зелени и цветов.

Играл военный оркестр — неизменный участник всех торжеств в районе. Цветины луга кишели народом. По одну сторону пестрели платочками, лентами, гребешками и монистами лотки, по другую шипели на раскаленных угольях кебапчета, распространяя аппетитный запах, с третьей — стреляли бутылки с пивом.

— Мамочка, купи мне мороженого! — ныли дети, с завистью наблюдая, как детям из других сел матери покупали все, что они попросят.

Но орешчане ходили мрачные, нахохленные, явно не желая участвовать в общем веселье.

— Это мороженое с ядом! — дергали они детей, злясь, что те никак не желали проникаться ненавистью к стройке, блестящим машинам и мороженому.

На что орешчанские юноши и девушки, которые пришли сюда такие же хмурые, как и их родители, и те быстро поддались общему веселью и радости. Болтали с подружками и приятелями из других сел, боясь слово сказать против завода, чтобы не показаться отсталыми.

В самый разгар народного гулянья раздался резкий звук автомобильной сирены. Все обернулись. Сквозь толпу медленно двигалась легковая машина.

— Это министр! — заговорили в толпе, указывая пальцами на человека, который, выйдя из машины, вежливо раскланивался с народом. — Совсем невзрачный, на Петко Шильока смахивает, а вот поди ж ты, министр!

Толпа зашевелилась, музыка перестала играть, и министр, сопровождаемый секретарем окружного комитета партии, которого все звали Солнышко, поднялся на трибуну. Где-то у берегов человеческое море еще волновалось, но министр начал свою речь. Говорил, говорил, пока, наконец, не подошел к главному: зачем все собрались здесь. И тут все смолкло.

— Сегодня мы закладываем первый камень…

— Лучше бы вы его заложили там, перед своим министерством! — вдруг раздался голос, и словно вихрь пронесся по толпе.

Кто мог осмелиться? Но голос и человек канули как в воду. Словно водные круги после брошенного в воду камня, столь же быстро разошлись и круги людского волнения.

— Это новые вехи на пути к социализму… — министр выбросил руку вверх, будто готовясь запустить в небо победную ракету. — Мы роем… — он хотел сказать «котлован», но его прервали:

— Могилу нам роете!

Толпу взбороздили крутые волны. Казалось, мутная горная река, хлынув стеной из Челебийского леса, всколыхнула, взбаламутила спокойную поверхность людского моря.

Туча стоял перед трибуной, понурив голову. Солнце светило ему прямо в глаза, и он не мог смотреть на министра. Крупные капли пота густо покрывали его лоб, и он то и дело вытирал их платком и молча вздыхал. Голоса, раздавшиеся из толпы, принадлежали орешчанам. Но теперь уже никто не мог сказать, что он, Туча, подбил их на это, что он привел их сюда, чтобы сорвать праздник. Три дня ему мылили шею в комитете. Затем сказали: «Все! Ты больше не председатель!». Теперь он стоял как безучастный зритель. Но голоса односельчан эхом отозвались в его сердце, за усталым и покорным видом таился протест против строительства завода. Ему хотелось, чтобы в этот день и в этот час вдруг все переменилось, хоть он и знал, что это невозможно. В комитете он говорил о том, что селу грозит разорение, что нельзя строить завод на песчаной почве — река может его снести. Но ему ответили: «Мы теперь заводы и в море строим».

— Какой может быть завод… на песке! — крикнул кто-то из толпы. Туча невольно повернулся на голос. Это были его слова.

Министр закончил свою речь и, чтобы рассеять нотки недовольства, провозгласил:

— Поздравляю вас с новым заводом, товарищи! И в первую очередь вас, орешчане!

Тихий ропот, словно глухой отзвук подземных толчков, прокатился по толпе.

— Никто не будет наказывать вашего бывшего председателя, товарища Тучу, — сказал далее министр. — Мы оставляем его работать здесь, на строительстве завода, пусть растет вместе с заводом, ведь он способный человек — и вы его любите, и мы его ценим. Здесь, на стройке, он поймет, что был неправ, и научится смотреть дальше вперед…

Раздались аплодисменты и крики «ура». Тучу дергали то справа, то слева:

— Поздравляем! Раз тебя взяли — завод будет.

— И нам не так будет больно! — говорили, окружая его плотным кольцом, орешчане. — Когда свой бьет, меньше болит!..

— Большего наказания не могли придумать! Для меня это равносильно распятию, — вздохнул Туча.

Но толпа уже хлынула к месту закладки первого камня.

Министр громко читал:

«В лето 1958, месяца октября, в 12 часов дня, по решению партии и правительства Народной Республики Болгарии и по воле народа в присутствии свыше тысячи человек местных жителей на Цветиных лугах у села Орешец заложен первый камень главного корпуса завода.

Да пребудет в веках дело социализма и коммунизма!»

Он вложил письмо в бутылку и передал ее рабочим. Они поставили ее в специально устроенное для этой цели углубление и зацементировали.

Потом министр поздравил инженера — директора будущего завода и Солнышко, который протянул руку первый.

— Невозможных вещей нет! Я верю, что скоро мы снова встретимся и посмотрим друг на друга новыми глазами.

Туча улыбнулся и посмотрел вверх, на небо… Солнце жарило. Даже в самый страшный зной на поле он так не обливался потом.

«Эх, небо, небо! И к чему это ты так рассинелось? Нет ли у тебя туч с громом?! Разгремись, пролейся дождем, да таким, чтоб река вышла из берегов и снесла все — и следа не осталось!»

Он почему-то был убежден, что рано или поздно здесь снова будет луг, цветы и косари будут снова траву косить. Теша себя этой надеждой, он влился в круг танцующих хоро, подав одну руку Солнышку, а другую министру.

— Поглядите на нашего Тучу! Вот он, оказывается, как горюет! Дорвался до лакомого куска, и горе как рукой сняло!

— Предатель! — пронеслось среди орешчан.

— Не спешите обвинять! Туча потому и туча, что хоть и низко падает, а высоко поднимается! — защитил его огромный Сыботин и тоже примкнул к пляшущим.

После танца обоим полегчало. Словно вся мука, терзавшая их души, испарилась вместе с потом. Они молча переглянулись, каждый из них читал по глазам мысли другого.