Стоян Даскалов - Цветины луга

Всю неделю Игна работала в поле и, как все женщины села, с нетерпением ждала субботы, когда должен был прийти со стройки Сыботин. Он приносил с собой не только радость жене и дочери Янице, но и полную сумку хлеба — в кооперативе дошло до того, что и хлеба не хватало. Вынимал кошелек и отдавал жене заработанные деньги. А их было не так уж мало — за одну неделю он зарабатывал столько, сколько она получала на трудодни за месяц-два. Игна мужественно переносила шестидневную разлуку, зато седьмой день недели превращался в милое семейное торжество. Воскресенье, когда мужчины села Орешец возвращались по домам, было настоящим праздником. В этот день на селе царило необычайное оживление. Корчмы были полны народа. То тут, то там слышались песни, в центре села, на площади, вилось хоро. Не было в этот день никого счастливее женщин. Истосковавшиеся по мужской ласке и нежности, они льнули к мужьям, чтобы потом запастись терпеньем до следующего воскресенья. Рады были и дети. Они выбегали на улицу с подарками, хвалились товарищам:

— Отец принес мне это с завода.

Завода еще не было и в помине. Там пока только закладывались основы, но мальчишки воздвигали его корпуса в своем воображении, видели его высокие трубы, возвышающиеся над Челебийским лесом. Никакой холм, даже, пожалуй, гора, не могли служить преградой для их мысленного взора. В этом смысле их можно было назвать настоящими строителями.

Завода еще не было, но женщины уже говорили:

— До каких пор мы будем есть заводской хлеб, товарищ председатель?

Дянко Георгиев, сумевший добиться того, что все женщины выходили в поле, только неопределенно пожимал плечами.

— Этот завод у нас в печенках сидит, — наступали на него женщины. — Работаем, работаем, а толку мало. Десять левов на трудодень! Верните наших мужей!

Дянко часто ставил этот вопрос перед администрацией стройки, но ему неизменно отвечали:

— Скажи им, пусть поменьше напускаются на завод! Небось все носят фабричные платки да платья!

Новый председатель не ожидал, что будет так трудно. Завод заграбастал все мужские руки, а с женщинами далеко не уедешь, он в этом убедился. И с машинами плохо. Ему говорили:

— Мы с тобой машинами рассчитаемся. За то, что мужчины работают здесь, получишь сторицей.

Он и сам знал, что, если прибудут машины, обойдется и без тех рабочих рук, которые поглотил завод.

Но когда это будет? Даже когда построят завод, он не сможет выпустить сразу столько машин, чтобы хватило всем селам, придется ждать еще не один год. И он решил быть откровенным с людьми. Нельзя умасливать их пустыми обещаниями и надеждами на будущее. Тем более женщин да еще крестьянок! Женщины — это, как ему казалось, само олицетворение хитрости, они чутьем поймут фальшь и тогда будет хуже. Узнав, что их обманывают, они становятся беспощадными — и горе тому, кто встанет на их пути. Он был молод, но уже начинал разбираться в тайниках женской души. Знал и то, что женщины, вопреки сложившемуся о них мнению, очень терпеливы. Лучше сказать им всю правду. Они поймут и поддержат. Всем нравится, когда человек говорит правду, хотя не все способны поступать так же. За Дянко Георгиевым укрепилась репутация именно такого человека — прямого, по-детски откровенного и честного. Все понимали, что как бы он ни старался, ему одному не под силу сдвинуть с места навалившуюся на хозяйство гору трудностей. Вот почему женщины как одна выходили на работу в поле, трудились не покладая рук.

Такую линию проводила Игна.

— Придется, бабоньки, каждой за двоих тянуть, — говорила она женщинам.

И ходила от дома к дому, скликая женщин на работу. Сама всегда была впереди и своей рьяностью служила примером для молодых.

— На себя работаем, не на хозяина, — убеждала она женщин, — что ни сделаем — все впрок! Хорошо ведь, что мужчины тащат в дом, и мы вот тоже, как пчелы… Чтоб было и нам, и нашим детям!

В одну из суббот муж Игны, придя с работы, не застал жену дома.

— Яничка, а где мама? — спросил он строго, устало опустившись на лавку.

Тринадцатилетняя девочка смутилась. Таким тоном отец не говорил с нею никогда.

— На заседании, папа! Сказала, чтобы я тебе поджарила яичницу. И чтобы ты ложился спать, потому что она придет домой поздно.

Шустрая, проворная, вся в мать, девочка поставила сковородку на плиту, налила в нее постного масла, разбила пару яиц, выплеснула их на сковородку вместе с двумя-тремя мелкими скорлупками. Сыботин хмуро смотрел на дочь. Яничка тоненькими пальчиками взяла из солонки щепотку соли, посолила плавающие в масле желтки, потом посыпала их молотым красным перцем, так что они зарделись, как ее щечки, и повернулась к отцу:

— Готово. Ешь!

— А ты? — мрачно спросил он.

— Я, папа, уже ела.

— Что ты ела?

— Я тоже себе жарила яичницу.

Она поставила сковородку на стол, нарезала хлеба, который принес отец. В комнате запахло свежим городским хлебом, и она, забыв, что ужинала, взяла ломтик и кусочек по кусочку съела.

— С каких это пор мать бегает по заседаниям?

— Ее ведь избрали в правление, папа!

— В какое еще правление?

— Да на собрании. Я тоже была там, — и Яничка рассмеялась, видимо, вспомнив что-то такое, о чем не решалась рассказать отцу. Глаза ее искрились смехом, в них так и прыгали живые огоньки. — Все кричали: «Игну, Игну!», и мама согласилась.

— На что согласилась? — взъярился отец, словно хватив сразу десять стручков жгучего перца, до которого он был большой охотник и который уписывал обычно с таким аппетитом, что в руке оставалась одна ножка, а то и вовсе ничего не оставалось.

— Да быть помощницей нового председателя… у него ведь теперь пять помощниц, и мама одна из них.

— Не много ли ему пять… А она спросила кого-нибудь? — разошелся Сыботин. — Есть у нее муж или нет? Она что, не могла сказать: «Подождите, вот придет муж, я с ним посоветуюсь».

— Нельзя было, папа! Потому что все кричали «Игну», и он хотел, чтобы ее избрали.

— Ага!.. — сдерживая гнев, процедил сквозь зубы Сыботин. — Все ясно!

— Потому что, папа, такое уж дело — деликатное… — девчушка льнула к нему, стараясь как-то защитить мать.

Она была не настолько мала, чтоб ничего не смыслить в таких делах, но не знала, как ему объяснить. Видя, что отец побагровел от гнева, Яничка выпалила:

— Ему ведь ультиматум предъявили, чтобы женился, иначе не согласны…

Сыботина так и передернуло.

— Ты что это болтаешь-то?

— Верно, папа! Я была там все время и сама слышала, как он сказал: «Хорошо, женюсь, но мне нужны помощницы, которые бы устроили это дело».

— И твоя мать забросила дом, чтоб искать ему невесту, да? — рявкнул отец. — Вот пойду сейчас — я ей покажу и сватовство, и женитьбу!

— Не ходи, папка! — девочка бросилась к нему, обхватила ручонками. — Ты же не знаешь, в чем дело! Мама ведь ради Милки, понимаешь? А то Мара, учительница, может женить его на себе! Да, да, честное слово! Я сама слышала, как Милка говорила про нашу учительницу, что она «как картинка».