Стоян Даскалов - Цветины луга

Он встречался с ней после этого не раз и она ему казалась все такой же независимой, гордой. Он чувствовал, что в ее душе таятся такие богатства, которых она не раскрыла даже мужу… Он наблюдал за ней исподтишка на посадке винограда, и ему казалось, что она живет своей жизнью, в которой муж занимает весьма незначительное место.

Главный инженер приехал на стройку для всех чужим, и для него здесь все было ново, незнакомо. Но очень скоро он уже знал всю подноготную тех, с кем работал, с кем приходилось сталкиваться, принимая близко к сердцу радости и тревоги каждого…

И вот сейчас, перебирая старые стихотворения, он понял, что в этом, очевидно, и есть его главная беда. Наверное, ему следовало бы быть более равнодушным к людям, отмахиваться от их просьб, глядеть свысока на все их невзгоды, уметь твердо гнуть свою линию, как это делает Слынчев. Пожалуй, только так можно преуспевать. А не то люди, которым он сочувствует, судьбой которых живет, сами от него отшатнутся, выбросят, как ненужный хлам, как он — свои стихотворения. Осталась одна лишь тетрадка — надо бы покончить и с нею, чтобы и следа не осталось от былого увлечения, с корнем вырвать этот порок и стать нормальным человеком, как все.

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите! — крикнул он, забыв, что дверь заперта.

Щелкнула щеколда, но дверь не открылась, и тогда он вскочил с места и открыл дверь ключом.

На пороге стояла Мара, устремив на него свои большие задумчивые глаза. Прежде чем Мара открыла рот, чтобы сказать, зачем пришла, он пригласил ее войти.

— Входите, входите! Ваш муж мне звонил!

Мара смущаясь, вошла в кабинет. Инженер не мог не заметить, что она беременна и по всей вероятности, дохаживает последние дни. Это его почему-то смутило, он смешался и покраснел, как мальчик. Она сильно подурнела. Перед ним стояла уже не та Мара, которую он воспел в своем стихотворении. Но он тут же отогнал эти мысли и заботливо пододвинул ей стул, а сам сел за стол и стал нервно перебирать бумаги. Быстро спрятав в ящик стола тетрадь со стихами, стал извиняться перед Марой:

— Прошу прощения! У меня здесь беспорядок! Вон и на паркете, как видите, отпечатки сапог…

Мара оправилась от первого смущения, собралась с духом, на ее побледневших щеках вновь проступил румянец.

— Почему? Мне даже нравится… Еще пахнет известью, свежей краской… Пахнет новым домом!

Как любая женщина, Мара обладала чутьем, которое помогало ей улавливать невысказанные слова и еле заметные движения сердца. Тогда, в саду, она сердцем учуяла, что творилось в душе молодого инженера, но выдержала его долгий взгляд. Сердце ее тревожно забилось, и она навсегда запомнила это щемящее, тревожное ощущение счастья. Ей тогда показалось, что если бы это повторилось раз и два, сердце ее раскрылось бы навстречу любви, точно запертая дверь школы навстречу гомону, смеху и песням детей. Она чувствовала, что неравнодушна к нему, но он замуровал себя в бетонных стенах строящегося завода и не казал глаз. Дянко же каждый день, утром, в обед и вечером был рядом и случилось то, что обычно происходит с женским сердцем. Недаром говорят: «Стучи, и тебе откроют!»

Много раз Дянко стучался не только в двери и окна ее квартиры, но и в душу. И хотя трепета, как при встречах с инженером, не было, но так уж, видно, устроено человеческое сердце, что не может не откликнуться на искренние чувства. Частые встречи, общая работа связали их, пришла любовь. Теперь Мара смотрела на инженера другими глазами. Он заметно постарел, выглядел усталым, измученным. Завод наложил на его молодое лицо неизгладимый отпечаток. Ей стало жаль этого человека. Трепет сердца обернулся материнской жалостью… И в то же время она не могла надивиться, как у него хватает сил нести на плечах такую стройку. Она шла сюда по новому, асфальтированному шоссе, через новый мост, мимо новых жилых домов, огромных корпусов завода, любовалась разбитыми везде цветниками, и парками, и ей не верилось, что все это сделали обыкновенные люди под руководством такого же обыкновенного человека, который сидел перед ней, утомленный, похудевший до неузнаваемости. Но сказать об этом она стеснялась.

— Ну, вы, можно сказать, главное сделали. Завод готов. Вы победили.

— Что вы! Трудное только начинается. Это, знаете, как при постройке нового дома: дом готов, а сколько еще нужно потрудиться, чтобы его обставить! Вот и у нас сейчас начинается самое трудное: надо привезти оборудование, станки, установить агрегаты, произвести монтаж…

— А когда предполагаете пустить завод?

— По плану пуск намечен весной, но мы дали обязательство осуществить пробный пуск одного цеха еще этой осенью.

— О-о-о! — воскликнула учительница. — И наконец-то оставите в покое Орешец?

— Я за то, чтобы не оставлять в покое, а организовать помощь селу.

— Слава богу! Давно бы пора! — облегченно вздохнула Мара. — Я пришла, так как знаю, что у вас я получу поддержку!..

— Да, ваш муж мне говорил… Что там у вас стряслось?

— Нет, это же не человек!.. Ну как так можно?

Лицо Мары загорелось гневом. От главного инженера не укрылось это.

— Позвольте, о ком вы говорите, я не понимаю… О вашем муже или…

— Да нет! Мой муж просто напуган, боится Солнышка, как огня. Вот до чего дошло! И к вам побоялся придти, как бы Солнышко ему не пришил дела. Пришлось мне.

Главный инженер смотрел на Мару влюбленными глазами, не замечая ни коричневых пятен на лице, ни огромного живота, портившего фигуру.

— Никого не спросив, ворвались в школу, словно дикая орда, снимают портреты Вазова и Ботева, чтобы развесить на стенах портянки.

— Да что вы говорите? — удивленно спросил инженер, приподнявшись на стуле.

— При мне грязными ручищами содрали со стены карту Болгарии. Душа заболела, когда я увидела, что все топчут, ломают. В столовую, где бывало пылинки не найдешь, натаскали мешков с цементом, бочек, бидонов.

— Да что вы!

— Говорят, Солнышко распорядился!

Лицо Мары светилось девичьей красотой и еще чем-то, чего он не мог себе объяснить. У него совсем выскочило из головы, что Мара готовилась стать матерью.

— И что за человек этот Солнышко?! Как может коммунист, руководитель докатиться до такого!

Главный инженер никогда не видел Мару такой распаленной.

— Успокойтесь! Успокойтесь, пожалуйста! — заволновался инженер.

— Как можно быть спокойной! Прошу вас, скажите, чтобы немедленно освободили школу! Мы ведь только закончили ремонт, все побелили, покрасили. Люди мне этого не простят!.. Как я допустила… Да ведь пятно не только на меня ляжет, а на всю нашу партию!..

Мара от волнения задыхалась и вся дрожала.

— Садитесь! Очень прошу вас, сядьте! — умолял не на шутку встревоженный главный инженер.