Стоян Даскалов - Цветины луга

Мара вздохнула. Пойти с Яничкой значило подтвердить, что инженер ей не безразличен. Но какая-то неведомая, властная сила взяла ее за плечо и повернула в ту сторону, куда тащила ее Яничка.

— Ну что ж, пойдем, я посмотрю, где вы будете жить, — сказала Мара и, не слушая щебетанья девочки, чувствуя, как при мысли о встрече с главным инженером кровь стучит в висках и колотится сердце, пошла за ней.

— Кака Мара, а, кака Мара! Он еще там! — обрадованно зашептала Яничка и, показав на большой белый дом, перед которым толпились люди, сказала громко: «Вот наш дом. Видишь?»

— Вижу, вижу, — взволнованно ответила Мара, глядя не на дом, а на человека, окруженного толпой.

Яничка помчалась вперед и присоединилась к стоящим. Мара подкатила коляску, снова, как и раньше, охваченная смущением. Яничка никому не сказала, что она идет. Никто не заметил ее прихода. Инженер стоял спиной к ней и что-то говорил — ей показалось, что он читает людям стихотворение о новом доме, которое сочинил сам.

«Что плохого, что я здесь? Пришла посмотреть новую квартиру моих знакомых. Впрочем, теперь все люди здесь уже мне знакомы — свои, родные. Я имею право интересоваться», — успокаивала себя Мара.

И она стояла, как завороженная, слушая мягкий, приятный голос инженера.

Инженер закончил свою речь словами:

— С новосельем вас, дорогие товарищи! Веселитесь, живите себе на здоровье, все будет в порядке!

Толпа зашевелилась, весело зашумела, загалдела и хлынула в дом, сразу наполнив его смехом, топотом шагов, стуком открываемых окон и дверей. Инженер, оставшись один, поправил растрепавшиеся волосы, медленно повернулся, чтобы зашагать к заводу, и столкнулся с Марой.

— А-а-а! — воскликнул инженер и его смуглое лицо расцвело в улыбке.

Мара вся зарделась от смущения и радости.

— Я давно собирался к вам зайти, да никак не выберусь, — улыбка на его лице стала виноватой.

Мара так растерялась, что не обращала внимания на то, что он держал ее руку. Инженер смотрел на нее сияющими глазами. Это была теперь не та Мара, которую он видел тогда в своем кабинете. В его глазах Мара прочитала нескрываемое восхищение. Первым опомнился инженер, опустил руку и склонился над коляской.

— У-у-у! Какой большой! Крепкий парень будет! Молодец!.. А глаза! Как у сокола!.. Расти, парень!.. Ну и глаза же у тебя, большие, загадочные… Ох, берегитесь, девушки! Пропали ваши сердца!..

— Да что вы! Он еще даже не видит! — и Мара залилась счастливым смехом. — Разве вы не знаете, что маленькие дети после рождения долгое время не видят!..

— Откуда мне знать? А вот наш Пламен видит!.. Должен видеть!.. Уже теперь он должен видеть, что небо становится ясным и наступают погожие, благодатные дни!

Мара зажмурилась от счастья. Ребенок окончательно сблизил ее с инженером. Когда Дянко пытался играть с сыном, ей было не очень приятно. Он весь был какой-то неуклюжий, от его слов веяло холодом. Скажет слово, и все… Ей даже казалось, что обязанности отца ему в тягость. А вот инженер — совсем другое дело! Какие хорошие слова нашел, говорит, а сам весь светится счастьем и радостью, будто это его сын.

— Пламен — самый счастливый ребенок! Все дети, которые рождаются сейчас, должны быть самыми счастливыми! У них будет мало горя и много радости!

— Самая большая радость сейчас для них — материнское молоко! — сказала Мара, не сообразив, что инженер может подумать, что у нее не хватает молока. А у нее его было хоть отбавляй. Вечно ходила с мокрым лифчиком, приходилось даже сцеживать. И добавила: — Но дают его только по медицинским справкам.

— Ты меня извини, Пламен, что забыл тебя! — сказал инженер, наклонившись к коляске. — Но я обязательно зайду на тебя посмотреть!

— Заходите, пожалуйста! — радостно сказала Мара. — В любое время заходите, будем очень рады.

— Спасибо! Я обязательно зайду как-нибудь, днем… нет, пожалуй, лучше вечерком, когда и Дянко будет дома…

Маре захотелось, чтобы он пришел к ней, а не к Дянко, и пришел именно тогда, когда мужа нет дома. Ей хотелось опять, как тогда в кабинете, побыть с ним наедине и откровенно, прямо спросить, что он думает о ней.

Любая другая женщина после этой встречи поняла бы, что он относится к ней прекрасно. Разве не видно, как он рад? Но Мара сгорала от ненасытного желания выяснить все до конца, насладиться радостью взаимной исповеди.

— Ну, герой! Будь здоров! — и помахав ребенку рукой, поднял сияющие теплом и лаской глаза на мать.

— Мы вас будем ждать! — сказала Мара.

Он еще постоял, молча любуясь ее радостным, взволнованным лицом, освещенным трепетным светом угасающего дня. Маре было так хорошо под этим взглядом! Ей казалось, что она закрыла глаза, а он молча целует ее. Целует щеки, глаза, тубы… «Что вы делаете? — мысленно возражает она. — За кого вы меня принимаете? Я не такая, у меня есть муж!».

— Привет Дянко! — голос инженера вывел ее из оцепенения.

Мара покатила коляску. Инженер, увидев, как она с трудом пробирается среди груд песка, кирпича, рытвин и ухабов, удивленно сказал:

— И как вы сюда добрались только?

Рассмеялся, легко поднял коляску вместе с ребенком и перенес ее на другую сторону улицы, не обращая внимания на то, что новые жильцы, как по команде, высунулись из окон и наблюдали за этой сценой, а и проходившие мимо работницы, подталкивая друг друга локтями, перешептывались:

— Смотрите, инженер несет ребенка учительницы.

Мара ясно различала этот шепот, но в нем слышалось не злорадство, а неподдельное восхищение.

В Тонкоструец прибыл новый экскаватор. Управляла им Лидия. Крестьяне, которые работали на строительстве бассейна, знали ее. Как это обычно бывает, весть о ее столкновении с Игной быстро облетела все село. Много было судов и пересудов. Большинство ее оправдывало. Только Игна считала себя правой.

— Эй, Игна! Ты как ходжа Насреддин! Тот, прежде чем посылать детей по воду, обязательно сначала хорошенько их отдубасит. Ведь какой смысл бить потом, когда разобьют кувшин: кувшина-то все равно нет! — поддевал Игну бай Дафин.

Бай Дафин так много рассказывал об огромном соме, что сам поверил в свою легенду, поверил в то, что сможет поймать его при строительстве нового бассейна и показать людям. И он работал на строительстве в свободное от дежурства время. Ему это было выгодно, так как за эту работу платили по часам.

— Или, по-твоему, она давно уже… крановщица эта… кувшин разбила, а? Так ты ей и надавала… рукавицами, а, Игна? — не унимался бай Дафин.

Игна молчала. Работающие рядом женщины посмеивались, а у Игны все кипело.

После скандала Игна еще несколько раз ходила на завод, проверяла и выслеживала мужа, но убедилась, что там действительно ничего не было, что среди рабочих, действительно, так принято. По ее сельским понятиям лечь на постель чужого мужчины было неприлично. Но на заводе было все по-другому. Общий, коллективный труд объединял всех — и мужчин, и женщин, — спаивал в одно и во время работы, и в часы отдыха. И хотя это ей было непонятно, Игна пришла к выводу, что не всех женщин, которые ложатся на постели чужих мужей, нужно считать падшими.