Стоян Даскалов - Цветины луга

В обед бай Дафин громогласно возвестил:

— Пора на заправку! Обеденный поезд идет!

Он выскочил из канавы и понесся наверх, по косогору, к будке.

— Корову доить, бай Дафин? — кричали ему вдогонку женщины.

— Корову, корову! Расписание изменилось, и корова стала давать молоко.

Молоко у коровы бай Дафина давно перегорело, а сам он так прославился, что при встрече с ним люди вместо «как дела?», спрашивали «как расписание?»

Объявлен был перерыв на обед и снова, как тогда на посадке винограда, рабочие и кооператоры сели вперемешку на траве, за «общий стол». Понадоставали из сумок и торб всякой всячины и принялись за обед. На одном конце «стола» сидела Игна, на другом — Лидия, которая вела себя так, словно ничего не случилось, но избегала встречаться глазами с Игной.

Игну вначале это бесило: «Ну, и скотина же эта Лидия! — подумала она. — Ну, почему бы не подойти и не сказать: «Зверюга ты! Сумасшедшая! Дура набитая!» — сразу бы легче стало и ей и мне. А то молчит, будто я для нее пустое место. Гордая!»

По существу, эта гордость была Игне по душе, и, может быть, именно поэтому ее еще больше грызла совесть за свой поступок. А Лидия держалась с мужчинами свободно, смеялась, шутила, позволяла хватать себя за руки, похлопывать по плечам, пощипывать, что обычно мужчинам очень нравится.

Пообедав, все разбрелись по берегу. Каждому хотелось найти укромное местечко в тени верб и вздремнуть на полчасика. Одна Лидия никуда не ушла, а растянулась тут же, на припеке, без всякого стыда, словно хотела сказать: «Эй, мужчины! Куда же вы? Поглядите лучше, какие у меня ноги, какой стан тонкий, высокая грудь!» И рабочие — мужчины и женщины — никуда не ушли, повалились тут же на траву крест-накрест, положив головы на колени друг другу.

Прилегла отдохнуть и Игна, но отдыхала лишь телом, а душа… в душе у нее все-бурлило. Ее грызла совесть, что ни за что, ни про что оскорбила крановщицу, и она все думала-ждала, как найти способ извиниться перед ней за все. Подойти и сказать: «Лидия, прости меня, пожалуйста! Я ошиблась. Ну, что с меня взять, глупой сельской бабы! Я тебя просто не знала. Теперь я тебя знаю больше. Прости меня!» Но она не могла этого сделать. Сыботин сказал однажды, чтобы она извинилась, но она так на него окрысилась, что он больше и не заикнулся об этом. Учительница Мара раз посидела у нее целый вечер, все увещевала ее, что это просто ревность и ничего больше. Она советовала ей написать Лидии письмо, но Игна засмеялась ей в лицо:

— Ну, нет уж! Этого не будет. Это все равно, что нож в сердце.

— Я тебе напишу, а ты только подпишешься.

Но Игна только отрицательно качала головой.

Однажды ее остановил председатель.

Выслушав его, Игна заявила:

— Вижу, что вы сговорились с Сыботином, но дела не будет. Если есть у тебя еще что сказать, так говори, а то мне некогда лясы точить!..

— Я сделаю так, что она не поймет, что…

— А-а, ты о ней заботишься, о ее достоинстве, а меня поведешь, словно грешницу на покаяние!

— Ну, зачем придираться! Взяла бы да и пошла на завод, чтобы никто не видел, как раньше. Или же подожди, пока где-нибудь вместе работать будете, улучи момент и поговори с ней. Ведь и тебе легче станет. Выбьешь эту дурь из головы.

— Когда у мужчины голова на плечах, так и женщина свое место знает.

— Ну вот! Ты ведь убедилась, что Сыботин ничего не знает. Да он на всю жизнь к тебе пришит, ты его околдовала своими черными косами да бровями.

— А ты много не болтай, а то как скажу Маре, так она тебе даст колдовство!

Председатель знал, что из этого разговора ничего не выйдет. С Игной сладить было не так-то просто. Ее собственный муж, Сыботин не раз говорил: «Моя жена, точно упрямая ослица. Когда ее подгоняешь, чтобы шла вперед, она шарахается назад, а стоит махнуть на нее рукой — сама вперед бежит». Игна пользовалась завидной свободой в семье. Сыботин знал, что шутить с огнем опасно, и махнул на нее рукой. Ну, что с ней поделаешь? Он знал, что у нее доброе сердце, что она делает все из хороших побуждений, а что иногда не все получается гладко, так тут уж ничего не попишешь — во всем виноват ее неуравновешенный, стихийный характер. Может быть, если бы она была другой, жизнь его была бы скучной, монотонной.

И Дянко Георгиеву пришло в голову, что жизнь на селе была бы бесцветной, серой, если бы не Игна. Много раз, глядя на нее, он себе говорил: «Эта женщина рождена быть вождем, трибуном. Ей бы только образование! Писательницей бы стать! Какие пламенные стихотворения, драмы, трагедии могли выйти из-под ее пера!» Но судя по себе, он не верил, что она могла бы долго продержаться, тем более, что она — женщина, а женщины легче сдаются. Пойдут дети, свяжут по рукам и ногам — и прощай вдохновение! Он шел дальше. Считал, что образование бы высушило ее, сковало темперамент. А ему нравились именно ее пламенность, вольнодумство, чистота мыслей и чувств, непосредственность побуждений. Вот говорят, что главный инженер поэт, пишет стихи. А для Дянко настоящим поэтом, поэтом по душе, от природы была Игна — простая крестьянка, добрая, вся открытая, как на ладони, первозданная.

Ему хотелось в этот день помирить Игну с Лидией, и он направился к Игне, хотя сам не знал, с чего начнет, с какого краю подойдет. Впрочем, Игна была такой человек, с которым нужно говорить начистоту, подходы здесь не помогут.

Обеденный перерыв кончился. Люди зашевелились, зашумели, принялись за работу. Загудели машины. Издалека донесся звук кавала — это играл бай Дафин. Но песня кавала не достигала до людских сердец, таяла где-то там, наверху, в лесочке, вспугнутая шумом людских голосов, ревом машин.

Игна взяла лопату и пошла нагружать землю на грузовик. Дянко Георгиев направился к ней, но чтобы она не подумала, что он пришел ее обрабатывать, вступил в разговор с другими кооператорами.

— Если бы мне раньше сказали, что вы примиритесь так скоро с потерей Тонкоструйца, я бы не поверил, смеялся Дянко Георгиев. — Чудной вы народ, ей-богу!

— А ты разве не считаешь себя орешчанином? — вмешалась Игна. Он обрадовался, что его уловка оказалась удачной, и Игна сама вступила в разговор.

— Небось знаешь, что откуда жена, оттуда и муж, — досказала Игна.

— Да, но жена сбежала…

Женщины рассмеялись.

— Да ты уж признайся, что с тех пор, как Мара переехала на завод, и тебя не тянет в Орешец. Там днюешь, там и ночуешь!..

— Так он ведь, Игна, у жены ночует. Не ночевать же ему у меня или у тебя!

— Нет, нет, тут что-то не то! — настаивала Игна, пронизывая его насквозь, как рентгеном, своим проницательным взглядом. — Не тот стал наш председатель!

— Так он тогда был холостым… А теперь вот женился. Жена молодая, с лица хоть воды напейся, вот и пропала его силушка, похудел, зачах.