Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Обошлось.

Потом я много лет жила без происшествий. Пока однажды не вернулась домой мама. Была у нее сумка, кожаная, жесткая, с металлической окантовкой поверху. Приходит она и растерянно протягивает сумку. Кожа с одной стороны аккуратно вынута из-под окантовки. Не разрезана. Именно вынута. Кошелек, конечно, тю-тю. Это вам не Кирпич какой-нибудь. Мастер. Ничего не скажешь.

И снова тишина, пока мне не дали командировку в Москву. В Москве в то время жил муж, аспирант Бауманского. Я обрадовалась, полетела. Оказалось, что муж, который всю жизнь был неравнодушен к канцтоварам, купил несколько одинаковых записных книжек. Солидных. Назывались «Записная книжка москвича». В хорошем переплете, со схемой метро и графами для имени и адреса владельца.

Заполнить ее я не успела. К счастью. Там же, в Москве, и сперли из сумочки. Явно приняв за кошелек.

Со второй повезло не так. Я успела ее заполнить именами, и номерами телефонов, и адресами. Правда, на первой странице ничего не написала.

Эту сперли уже в Ташкенте. Я мирно ехала к свекрови, на четвертом троллейбусе, уже собиралась выходить, как меня дернули. Всполошенная дама:

— Девушка, девушка, у вас из сумки что-то вытащили! Я сама видела!

На вопрос, почему же она меня не толкнула, последовал недоумевающий взгляд. М-да.

Интересно, что в обоих случаях кошелек остался цел. Книжки показались чем-то более солидным.

Но самая блестящая попытка была в магазине, рядом с работой. На Дархан-арыке. По соседству был гастроном. Девчонки тогда обедали вместе, я и пошла купить что-нибудь к обеду. Пакетов тогда не было, несу в руках. И тут мне навстречу — Голливуд. В смысле красавец. Идет, в упор на меня смотрит, и вдруг… часы «Полет», подарок мужа, сами собой расстегиваются и падают на пол. Смотрю — они у него в руках. Я ахаю, роняю свертки, выхватываю у него часы. Так и не поняла, что это было…

А потом муж завел блат в «Детском мире». Который на Лубянке. Не нужно думать, что там продавали только детские товары. Бывали взрослые, да еще какие! И раздобыл мне сумку. Самую красивую из всех, что у меня были. Она у меня и сейчас есть. Зеленая с золотыми искорками, из какого-то пластика. Жесткая. С широкой коричневой пластмассовой окантовкой, такими же квадратными ручками и без замка. Нужды не было. Возьмешься за ручки — и костяшки пальцев касаются окантовки.

Едем мы с мамой в трамвае. Толчея. И чувствую, как кто-то дотрагивается до руки, в которой сумка. Я отвожу руку. Снова чьи-то пальцы. И тут до меня доходит.

— Мама! — объявляю я на весь трамвай. — Это меня грабят!

Немая сцена.

Вору невдомек: в сумку залезть невозможно. Слава те, не разрезали.

С этой сумкой у меня было еще одно приключение. Я приехала к мужу в общежитие Бауманского в Бригадирском переулке. Общежитие огромное. Лето, идет ремонт, в коридорах полно шкафов.

Я вышла на общую кухню, что-то готовлю. Следом пришел муж, принес то ли соль, то ли перец.

Когда мы вернулись в комнату, сумки не было. Обратные билеты, паспорт, немного денег.

Метались мы, метались… бесполезно. И милицию звать бесполезно.

Не знаю, что меня толкнуло открыть стоявшие в коридоре шкафы. В одном стояла сумка. Все цело, кроме денег. Рублей двенадцать. Я так поняла, это жившая в соседней комнате аспирантка. Больше там никто не жил — все разъехались на лето. Ну… нашлась сумка, и ладно. Не в суд же на аспирантку подавать.

Следующая кража — 15 рублей. На Госпитальном. Из сумки. Я как раз туда приехала вельвет покупать. Там очень хороший магазин тканей был. Осталась без вельвета. Представляете, сколько стоили ткани в те времена?! И 15 рублей были суммой немаленькой.

А вот резали мне сумку в начале восьмидесятых. На ташкентском ипподроме. Тогда там была абсолютно невероятная толкучка, где имелось все. Как в Одессе. И главное — милиции там не было как класса. Ее, впрочем, не было и на рынке Чорсу, тогда Октябрьском, где тоже можно было много что купить. Абсолютная благодать.

Я приехала из Москвы, как всегда, с кучей просьб и чужими деньгами.

И оказалась такой дурой, что взяла с собой очень модную торбу из жатой искусственной кожи. Из Грузии привезли, изделие тамошних артельщиков. Там был кошелек, а горловину торбы я зажимала рукой. Вдвойне дура.

Вижу хрусталь, который тоже просили привезти. И тут создается некий людской водоворот, в котором застревает торба. Я резко выдергиваю ее, подхожу к продавцу и присаживаюсь на корточки. Спрашиваю цену. И тут продавец испуганно лепечет:

— Ой… у вас сумка…

Я поворачиваю торбу, в ней небольшой разрез. До подкладки не добрались. Кошелек цел.

Мы с этой женщиной переглянулись, и чего-то так страшно стало. Аж ноги задрожали. Но я мужественно купила хрусталь, пошла дальше, все нашла, что нужно, меня явно оставили в покое.

На этом все мое общение с криминалом закончилось. Почти.

Последнее было в конце восьмидесятых, и тут уж не до шуток.

Тогда я еще давала уроки, и среди моих учениц была дочь завпроизводством магазина «Океан». Чему я была очень рада, хотя денег брала с нее не больше, чем с остальных. Просто в эпоху всеобщего дефицита у меня появилась некая отдушина. Так продолжалось три года. Потом девочка закончила школу, и мы распрощались.

Еще через несколько лет звонит мне приятельница и по совместительству школьный преподаватель английского, которая и прислала мне ту ученицу.

Оказалось, что та, ошалев от папиных денег, влюбилась в женатого мужчину, который вовсе не собирался разводиться. Тогда она заманила его жену в машину, где пустила в ход нож. Женщина погибла, мою бывшую ученицу арестовали и отправили в тюрьму…

Отца жалко. Он был совсем неплохим человеком.

Мне до сих пор не по себе.

Вот и весь криминал…

Иногда мне кажется, что если бы в советском обществе было поменьше запретов и поисков врага, мы бы не деградировали с такой скоростью. Взять хотя бы Португалию. Там ведь тоже был диктаторский режим Салазара. И почти что железный занавес. Кстати, Салазара обзывали фашистом, и он-таки союзничал с Гитлером. На тех условиях, что ни один немецкий солдат на португальскую землю не ступит. И, пользуясь этим соглашением, спас десятки тысяч евреев… И фашизм разным бывает.

Даже после его смерти, а в стране его очень чтут, страна не разложилась. Ничего не рухнуло, никто не стал отделяться, никакого алкоголизма, а социальные льготы — так просто на высоте.

Так вот, если бы в нашей стране каждый мог носить брюки такой ширины, какой хочется, прически делать любые, слушать любимую музыку, свободно ездить за границу, может, люди и поняли бы, что там тоже тротуары не вымощены золотом и с неба не валятся доллары… И перестали бы мечтать о халяве.