Тимур Зульфикаров - Странствия Ходжи Насреддина в XXI веке. Новое учение древнего мудреца

…По заброшенным русским бурьянам… полям… деревням… городам
Бродит Дант
С лавровым венком на седых власах…

И кличет, оробелого, меня:
— Поэт!.. Брат!..
Русский ад — превышает мой ад…
И Два ада мне не пройти… не подъять!..
Вот!.. Возьми мой венок…
Напиши Русский ад!..

И канул… ушёл навека в бурьян…

… Мой Вергилий устал водить меня по Русскому аду —
По вавилонским градам, замученным иноземцами,
По безвинным… беззащитным… скособоченным деревенькам,
Заколоченным… забитым насмерть голгофскими злыми гвоздями…
И прилёг подремать в летнем… в медовом… в павлиньем… в пчелином…
В нашем русском святом разнотравье…

И пчела златотелая … хмельная от трав
Опустилась на его богоглагольные… богоколокольные уста…
Тоже от травяного мёда одурев… задремав…

Брат!..
Не спи!..

Там, в духмяном разнотравье,
Там, в травостое пьянящем,
Вьётся… дышит древляя… сокровенная тропинка в Русский Рай —
К Храму-Лебедю Покрова на Нерли…

Брат…
Вставай от трав…
Пойдём неслышно …очарованно в Русский Земной Рай …
Да только Храм-Лебедь не спугни…
Да пчелу златоуснулую с уст моленных не смахни…

… Ранним утром я просыпаюсь
В лазоревой согбенной одинокой кибитке моей
На вершине Золотой горы Кухитилло
И гляжу в маленькое декабрьское оконце
Залепленное уснулыми изумрудными мухами…

А в оконце — белым-бело…
То ли первый альпийский снег выпал,
То ли белый буйвол Лао-Цзы
Пришёл за мной,
Чтобы унести меня в Гималаи
К Учителю Бессмертия моему…

Далёк Путь…
Боюсь…
Не доберусь…

… Мы с пастухом Мирали сидим… возлежим… ворожим…
У святого хрустального родника Чашмаитилло
Под жемчужными перламутровыми тысячелетними чинарами
И блаженно вкушаем от бедного кишлачного дастархана —
С пиалами чудотворного запредельного дремучего вина мусалласа —
Его Тайна в пьяных тысячелетьях теряется…

Его любили цари… поэты… ханы и нищие суфии… и землистые дехкане…
И, отведав его, с улыбкой туманно-дурманной
Уходили бесстрашно в Небесное Царство
Как к соседу за дувалом…

…И вот мы пьём Вино Двух Миров —
Вино сладчайшего Кочевья между жизнью и смертью —
Вино бессмертия…
Вино вечного Исхода
И вечного Воскресенья-возвращенья…

…И вдруг под древними зороастрийскими чинарами
Вспоминаем Хазрати Исо — Иисуса Христа Спаса
… Где двое или трое собрались во Имя Моё — там Я посреди них…

Да!.. Я чую…
И пастух Мирали с пиалой мусалласа чует —
Бог-Спаситель здесь… у родника…под чинарами…
Но невидим… неслышим… незрим…

Но Его Белая Двухтысячелетняя ослица
Нежно выглядывает…
И глядит… манит колосистыми вселюбящими текучими очами
Из-за необъятного притихшего жемчужно-перламутрового тысячелетнего ствола чинары…

… Так только мать глядела в детстве на меня…
И поджидала…

Бесы — христопродавцы-лицедеи и доселе
Лезут… воздымаются на опустевший Крест Христа
Чтобы воскреснуть в Вечности…

Но!..
Но на них нет Каиафы… Иуды… Пилата…
И Голгофского Гвоздя…
И Божьего Суда…
И Воскресения Пресветлого…

… И тогда они взывают… припадают к римскому легионеру — первопалачу— первосвиделю:
— Дай и нам на копье питьё бессмертия!

…Но римский легионер с копьём обагренным
Выпил всю «поску» для крестной жертвы
И скатился с Голгофы в дожде глухом…

И в текучей глине
Как в колыбели дремлет
Не зная не ведая о том
(Как и весь языческий подлунный мир)
Что Тот, Кому он подносил «иссоп» смертельный —
Разрушит до тла! до орлиных летящих перьев!
Священную! Непобедимую! Римскую Империю —
Глухонемую как все Империи!..

Имам Имамов в Церкви
Повторял слова Христа…

Раввин Раввинов внимал мулле в мечети…

А потом Все Трое
Встретились под блаженным… неокровавленным древом «боддхи»
Где их Будда возжидал…
Да!..

И Всеотец Творец с Небес
На Четырёх Братьев Кровных
А не Кровавых
С Улыбкою Любви взирал…

… Уже вечер…
Уже первый снег заструился в Зимчурудских горах…
Уже зима…

Я один в моей саманной глиняной кибитке-ковчежце
На вершине Золотой Горы Кухи Тилло…

Я закрываю хлипкую ореховую дверцу —
Уже никто не придёт по первому робкому снегу на гору мою,
Если и без снега никто не пришёл…

Я ложусь на старую железную сталинскую кровать
И покрываюсь старинным павлиньим бухарским одеялом —
Оно напоминает мне мой нагорный сад весной —
И я пытаюсь уснуть в саду этом…

Печь глиняная всхлипывает… от неё идёт ласковое тепло…
Сон… сон… что ли…
Кто-то тихо нежно стучится… царапается в дверцу
Как птица замёрзшим раненым крылом…

…Кто там?.. Кто…

…Я заворачиваюсь в одеяло, встаю, открываю дверь…
Пахнет молодым снегом… как свежим огурцом…
Входят три улыбчивых мужа
В чабанских мохнатых чекменях из козьих шкур
И в дервишских лисьих кулохах-колпаках…

… Кто они?..
Я их не знаю… странники дальние что ли…

…Брат… выпьем чаю…

…Я рад, что я не одинок… и согреваю чай и самаркандские молочные лепёшки на теплотворной печке…
Больше у меня нет еды…

Бедность — Подруга одинокой старости…
Вдвоём им легче…

Тогда приходит третья Подруга бедности и старости — Мудрость…
А Четвёртая — медлит… Смерть…

Четыре Вечных Старухи скоро соберутся в доме моём…

…Мы пьём чай, грызём засохшие неподатливые лепёшки…
Гости мои молчат…
Я чую: они устали… даже говорить им трудно…
Но всё время они улыбаются мне, как в детстве мать и отец…

…Один из них вынимает из кочевого хурджина-мешка кусок иранской золотистой фисташковой халвы и нежно опускает её в мою пиалу…
Халва, как камень, но она быстро растворяется в моём чае и делает зелёный чай золотым, как спелый колос богарной пшеницы…