Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Народ в зале захихикал: нашел чем удивить. Все село, от мала до велика, знает: «Тусика-женушка» давненько водит шашни с местным агентом.

— Подсудимый Патику, сядьте! Повторяю, я не давал вам слова, — в который раз прервал его судья. — Сядьте и отвечайте только на вопросы.

В клубном зале перестали шаркать ногами и шушукаться: «Неужели посадят Кирпидина? Она виновата, телка мосластая, а мужику отдуваться? Застал ее, когда висла на шее у агента, тот еле успел в окно сигануть и задал стрекача через забор. Скридонова Тасия — еще та ягодка! Пора ее проучить, а то завела обычай: обмотает голову полотенцем, — мол, с утра неможется, лежит, тело нагуливает, а Патику за четверых ломит. От безделья вся и дурь. Чуть баде Скридон в поле наладится, агент тут как тут, у ворот маячит, квитанции ему до зарезу надо проверить…»

Судья тем временем достал из банки несколько измятых листочков и помахал ими перед глазами собравшихся, старых и молодых, женщин и детей, перед всей честной публикой — вот, граждане, убедитесь, суду предъявлены три поддельные квитанции на сдачу пшеницы государству (в одной год переправлен, в других подтерто число килограммов). Затем зачитал справку из местного фельдшерского пункта, где засвидетельствовано «наличие легких телесных повреждений», нанесенных любящим мужем. При этом судья взял со стола широкий ремень и повертел им в воздухе, как мальчишка коричневой дохлой гадюкой. Дело ясное: подделка квитанций, фальсификация документов, уклонение от исполнения общественного долга. Обвинение представило и «вещественное доказательство», ту самую коричневую гадюку, — военный ремень с тяжелой пряжкой пехотинца королевской армии. Эта пряжка и искусала нещадно тело Тасии, перед тем обласканное заготовителем.

Сама Анастасия, первая жена Скридона Патику, — ей было тогда лет тридцать с небольшим, — сидела невозмутимо, с достоинством поглядывая по сторонам: «Говорила тебе, муженек, не бей Тасию, пожалеешь. Вот и допрыгался, отвечай по закону. Разве я приняла тебя в свой дом, чтобы надо мной измываться? Кто он был, люди добрые, помните? Гроша ломаного за душой не водилось отродясь! Перекати-поле, батрачил у Василия Глистуна, ни кола ни двора. Да не повстречай меня, посейчас бы на чужих гнул спину. Стирала ему, готовила, доглядывала… Пришел на готовенькое — я ему и дом, и корову, и землицы доброй две десятины, а он меня пряжкой?! Да товарищ агент к нам со всей душой, помочь хотел, а то вон напутано в квитанциях… Раз Скридон добро не ценит, пусть суд его и накажет!»

Разбирает ли пути слепая месть? Следа не осталось от прежней привязанности, да и была ли она когда-нибудь? Сидит напротив судейского стола свирепая фурия, принаряженная для такого случая: «Мне краснеть нечего, я не черкала в квитанциях. Кинулся на меня со своей пряжкой, припадочный… А что, я выдумала, да? Зачем, говорю, государство обманываешь? Вот пойду в сельсовете расскажу, какой ты сознательный. А он ишь чего, приплел сюда и товарища агента, а тот ни сном, ни духом…»

Интересно, что скажет на это судья, о чем думают заседатели с прокурором?

— Гражданин Патику, встаньте! Предоставляю вам слово.

Баде Скридонаш пробурчал с места:

— Хм, слово… выступил вроде… — и поежился своими узкими плечиками. — Дело говорю, не слушаете. Чего добавить? Сказал, как было: я их поймал, понятно? Поймал их, голубчиков, за то и побил Тасию. А домой придем отсюда, с суда — почешешься ты у меня, Тасика! И знаешь, почему — потому что врешь и не кашлянешь. Я, значит, квитанции почеркал? Это она в ликбез бегала, не я. Подписаться могу загогулиной, вот и вся грамота. Пусть расскажет, откуда взялись фальшивые бумажки. Давай, милая, открой правду, кто тебя надоумил заявление состряпать, по судам бегать. Или без агента, своим умом доспела?

Казалось, Скридон только и добивается, чтобы вызвали к судейскому столу агента, тогда спросил бы его Кирпидин: «Зачем ты сбежал через окошко, Володимир?» И еще вопрос бы задал: «Для чего ты подчистил мою квитанцию по хлебопоставке? Хотел доказать, что большой друг-приятель и мне добра желаешь? Ладно… Но зачем жену сбил с панталыку, подговорил идти в свидетели? Ведь она по глупости клянется, будто я, своей рукой, испортил эти треклятые бумажонки!» Тут поднялся прокурор.

— Уважаемый товарищ судья и уважаемые заседатели, прошу призвать обвиняемого к порядку, — заявил он возмущенно. — Как позволяет себя вести гражданин Патику? Налицо неуважение советского судопроизводства. Не соизволил даже встать!

Судья немедленно согласился:

— Обвиняемый Патику, встаньте!

Зал опять развеселился, сельчане так и зашлись от хохота. Почему, спросите? Сколько его помнили в этом селе, Скридон был коротышкой, от силы в полтора метра ростом. Выгнув грудь колесом, он оскорбленно воскликнул:

— Не позволю! Кто дал вам право? Я в правительство напишу, нашему вождю!.. Как начался суд, все время держите меня стоя. — И вздохнул, словно жалуясь себе: — Скридон ты, Скридонаш… Невелик росточком был, невелик остался, и посидеть тебе не дают по-человечески. Говорят, плохо страну кормишь. Вот заладили: «Патику, встань! Патику, встань, дай людям на тебя поглазеть!»

С этими словами, топ-топ, он выбрался из двухместной парты, принесенной сюда из школы для временной «скамьи подсудимых», и тут суду открылось: Патику стоял!

— А если у меня такой рост? Почему вы издеваетесь над ростом трудящегося человека? Да, меня сопляком отдали в работники за мешок муки, так что теперь? С голоду пухли, в шестнадцатом… нет, в пятнадцатом засуха была, страшная, говорили старики. Лучше бы я помер, по-вашему? Послал бог доброго человека… Мороз лютый, в доме последние крошки подъели, а он завернул меня в тулуп и увел с собой. Я и выжил, остался у него, помогать по хозяйству. Так что я пролетарий, товарищи! И прошу с выводами не спешить…

Патику растопырил пятерню и по-деловому стал загибать одни палец за другим:

— Во-первых, я не лошадь в стойле. Почему держите человека на ногах битых два часа? Ну, такой я уродился, земля пухом моей маме, но разве виноват? И зачем про мою жизнь выспрашиваете от самого рождения? С потопа бы еще начали. Ну ладно, во-вторых, этот шельма агент по поставкам. Два года крутится в нашем селе, все пытает, с какого боку к моей хате подступиться. Захаживал, бывало, и с поллитровкой. Потолкуем по душам, то да се, советует: сдавай, Скридонаш, фасоль вместо кукурузы — за килограмм фасоли четыре кило кукурузы зачтут. Дело говорит человек, я и слушаю. Как гостя, за стол его сажал, последним куском делился… А он, чтоб вы знали, зовут его Володимир Добрей, — так вот, говорю, выйдем вместе из дому, я в поле пахать или полоть, он по своим агентским надобностям… Нет, он бросает надобности, пробирается задами и как петух прыг через мой забор! Средь бела дня, товарищи дорогие, — что он там забыл, у меня в огороде? Может, печать обронил?