Анна Матвеева - Каждые сто лет. Роман с дневником [litres]

Там, где улица Клубная сливается с Вознесенской, увидал цветущую крапиву с этими её скромными белыми шариками, висящими под листьями и выглядящими довольно жалко.

– Смотри, мама! К чему ей цвести? Разве будет кто этими цветками любоваться? Разве заметят их рядом с другими?

Мария Константиновна усмехнулась: она считает моих детей слишком отстранёнными от практической жизни, и, в общем, тут она скорее права.

– Все мы теперь, Костенька, как те цветки крапивы, – сказала она, впрочем подумав.

Но Цика её словами не удовлетворился, ждал, как всегда, мой ответ. Я сказала ему так:

– Цветёт крапива оттого, что пришло её время. Растение не имеет разума, как ты или я, его не заботит чужое мнение – сочтёт кто цветы красивыми или увидит их вовсе жалкими. Пришло время – и она расцветает, таков закон природы!

– А кому не понравятся те цветки, она ужалит! – воинственно воскликнул Цика, проникнувшись вдруг нежданной симпатией к крапиве и её белёсому цвету.

Мария Константиновна дождалась, пока Цика убежит немного вперёд, и сказала таинственным голосом:

– А знаете ли вы, Ксения Михайловна, что Глеб Матвеев хочет идти с армией Колчака? Выбрал, так сказать, белую сторону?

Я не могла поверить услышанному. Представила маленького Глеба в плохой, латаной одежонке: как учили с ним таблицу деления и французские предлоги… Но почему же Костя мне о том не сказал?

Мария Константиновна пожала плечами. Мы дошли до косогора и норовили пройти вниз, спустившись к берегу пруда, как вдруг нас остановили солдаты.

– Здесь прохода больше нету, – сказал самый старший, усатый. – Вертайте назад, барыньки.

Цика спросил «дяденьку солдата»: почему нельзя ходить по косогору, как делали раньше? Но усатый мальчику не ответил, а сам словно бы с какой-то досадой обернулся на бледно-розовый особняк, стоявший поодаль и обнесённый высоким, явно что недавно сделанным забором.

На обратной дороге видели сваленное дерево, которое хозяева ещё не успели пустить на дрова. Я долго не могла от него отойти, так что Мария Константиновна начала терять терпение. Но я просто оторвать взгляда не могла от обрубленных ветвей этого несчастного дерева – точнее, от следов, что от них остались. Свежие ещё как бы кровоточили, а старые, которые дерево утратило прежде, совсем заросли и выглядели как зеркала или картины, которые поставили лицом к стене.

Сильнее всего во Франции я скучала по Андрюше, маме, русскому языку – и Ксеничкиным дневникам. Не перечитывала их с самого детства, и так вдруг мне захотелось снова коснуться этих ветхих тетрадей! Точно так хочется дотронуться до замшелого ствола какого-нибудь дерева (он зелёный, как бильярдное сукно, а на ощупь – шелковистый). Или до щеки человека, которого любишь, но он об этом ещё не знает…

Романтическое у меня сегодня настроение, как видите, и этому есть причина, но обо всём по порядку. Живу я, разумеется, дома у мамы, хотя это довольно странно после стольких лет самостоятельной жизни в Париже. Очень непривычно, например, что она готовит мне завтрак и гладит всю одежду, включая носки и джинсы! Я раньше спорила, что не надо тратить на эту ерунду время и силы, а теперь, после Димкиной смерти, молчу: если ей так хочется, пусть делает.

Мама больше месяца принимала таблетки, которые ей прописали в клинике неврозов. От них маме вначале стало намного хуже, она по-прежнему не могла спать, а потом всё стало исправляться: она даже заговорила о том, что поедет в свой Медный сад, как потеплеет. Но только я обрадовалась – ну надо же, как продвинулась медицина! – как вдруг однажды утром мама взяла и выбросила все оставшиеся таблетки в мусорное ведро вместе с рецептом, изорванным в мелкие клочки.

– Понимаешь, это как-то нечестно, – сказала мама, не глядя мне в глаза. – Раз уж я не могу вернуть моего мальчика, я хочу вернуть моё горе.

На службу мама не ходила, и в дендрарии сказали: мы, конечно, всё понимаем, но работа есть работа. Тогда мама объявила, что уходит на пенсию.

Я была решительно против! Думаю, что именно работа – главная радость жизни любого нормального человека. И зависит эта радость только от самого человека. Я объясню. Смотрите: красота и молодость быстро проходят (а к некоторым вообще не приходят, это я про себя и красоту). Семья и друзья могут нас подвести, дети вовсе не обязательно вырастут такими, какими мы их себе представляли, даже мужчина, который клялся в любви, завтра будет говорить ровно те же самые слова другой женщине, пока мы рыдаем в каких-нибудь кустах, совсем не обязательно живописных. Мы не можем выбрать себе родителей или детей, место рождения и место смерти, даже друзей и любимых – я в этом уверена! – выбираем не мы, а случай и судьба, играющие то ли в шашки, то ли в поддавки.

Но есть один выбор, который почти всегда зависит только от нас, более того, только мы несём за него полную ответственность, – это наша работа. Профессия, призвание, ремесло, оно всегда подставит плечо, разгонит тучи над головой, высушит даже самые горькие слёзы. И вот так взять и проститься со всем этим, когда в тебе ещё столько сил? Бросить свои обожаемые деревья и чуточку менее обожаемых коллег?

– Но я всегда смогу их навещать, – сказала мама, вновь не глядя мне в глаза.

Весь декабрь она пролежала на диване, как бы смотря телевизор, а на самом деле глядя совсем в другом направлении. И это направление меня очень пугало. Я всерьёз подумывала снова взять в клинике неврозов рецепт и подмешивать таблетки маме в чай, который она изредка всё же пила. Но за неделю до Нового года появилось другое решение – оно стояло у нас на пороге с чемоданчиком. Глазки сияли, как они сияют только у человека, который точно знает: ему будут здесь рады.

– Андрюша! – ахнула я. Мы не видели его больше месяца, и, кажется, он за этот месяц здорово вырос.

Княжна поднималась следом по лестнице, на первый взгляд – трезвая, на второй, как оказалось, в начале процесса.

– Привет, – сказала она. – Проходить не буду. Мне тут надо, короче, в Москву уехать по делам, а мелкого не с кем оставить…

– Я у вас буду жить! – сказал Андрюша, обнимая меня с размаху. – Где моя бабушка любимая?

Через минуту, клянусь, мама уже стояла у плиты и жарила оладьи. На другой день завела разговор, что надо бы всё же поставить ёлку – и мы забрали из съёмной квартиры на Цвиллинга искусственное дерево с шишечками très naturels [40].

Я тоже счастлива, что Андрюша теперь живёт с нами, пусть и временно. С ним рядом всё имеет смысл, всё не зря. К тому же я теперь работаю – меня взяли на полставки в университет, я преподаю историю языка и французскую литературу. Денег платят мало, но перспективы вроде бы хорошие. И сидеть целыми днями дома просто физически не могу, тем более что Людо жутко надоел мне своими звонками (он теперь ещё и звонит).