Анна Матвеева - Каждые сто лет. Роман с дневником [litres]

– Ой, я вряд ли смогу, столько дел, столько дел… – сказала я, машинально повертев в руках приглашение.

– Ну и зря, – огорчился Шапошников, – там будет бухло и власти. Даже Кудряшов, говорят, придёт.

– Да что вы, прямо сам Кудряшов? – заинтересовалась профессор Харченко. – Он такой эффектный мужчина! И, похоже, большой умница.

Я в своей мини-эмиграции упустила из виду политический климат города. И понятия не имела о том, что эффектный умница Кудряшов занимает пост председателя какого-то там комитета местной Думы! Словом, то ли от скуки, то ли от желания проверить свои догадки (мой ли это одноклассник – Кудряшов – и насколько он эффектный?) я отправилась всё-таки на эту самую выставку, и она оказалась скучной ровно настолько, насколько ожидалось. Шапошников вился рядом, как голодный июльский шмель: наполнял мой бокал вином (отвратительным!) и подтаскивал пирожные, выложенные на куски картона и подозрительно напоминающие работы на стенах: тоскливые, как жизнь, лишённая таланта.

Люди на выставке непрерывно болтали, звенели бокалами и лишь изредка вспоминали про художников – печальную пару, сиротливо стоявшую у окна. А потом все резко стихли – и в галерею будто бы ворвался свежий ветер! Это вошёл со своей свитой всё-таки он, мой бывший одноклассник, аллегорически воплотивший в себе сразу две власти: политическую и мужскую. Как же он изменился, наш скромный Лёша Кудряшов, прыгнувший когда-то на спор из окна второго этажа… Высокий, мощный, но при этом стройный, он прихрамывал, как Байрон или Вальтер Скотт. Окинув притихших гостей внимательным взглядом, он безошибочно вычленил художников, шагнул к ним.

– Монохром – это не в мой огород камушек? – шутливо спросил он у Антонины А., целуя её прокуренную лапку.

Она стушевалась, начала что-то объяснять – слова её были лишь немногим более убедительны, чем рисунки. Муж поспешил художнице на помощь, завёл песнь про однообразие символов, но Кудряшов его не слушал, обшаривая глазами толпу в поисках восхищения. Заметив наконец моё лицо (слегка перекошенное по причине огорчения легковесным интеллектуальным багажом Кудряшова: он что, серьёзно думает, что «хромой» и «монохромный» – это из одной оперы?!), Лёша вдруг щёлкнул пальцами и сказал громким голосом:

– Неужто Ксана Лесовая?

И Шапошников уронил на пол очередное пирожное, с которым спешил ко мне, как мать к младенцу с грудью, полной молока.

В моём старом дневнике рассказано далеко не всё. Начну с того, что надежды несчастного Шапошникова были буквально размазаны по полу (как павшее пирожное). Кудряшов как подошёл ко мне, так и стоял рядом – я узнавала его и не узнавала. Повернёт голову немного вбок, по-птичьи, – и становится равен себе прежнему: робкому Лёше, державшемуся в стороне от буйных мальчишеских игр. Улыбнётся смелой, новой улыбкой – и уже ничем не напоминает тихого скрытного мальчика, сиганувшего в окно за рубль…

Сейчас он, что называется, в зените славы, но лица в том сиянии не различишь. На портретах Кудряшова, которых полно в интернете, я не вижу даже намёка на прежнего Лёшу, зато замечаю его безмятежно гладкий от ботулотоксина лоб и думаю: неужели он боится старости? Кудряшов теперь повсюду: вещает по радио, демонстрирует красивые костюмы по всем телевизионным каналам, на уличных митингах режет правду-матку умело и ловко, как мясник свинью. Правда-матка под его ножом не визжит, а умильно похрюкивает, соглашаясь с необходимостью собственной смерти. Кудряшова считают одним из самых перспективных политиков, а его красавица жена (четвёртая по счёту) всё своё свободное от посещения салонов красоты время – его не так много, поверьте! – тратит на сбор денег для бедных больных детишек.

Восемнадцать лет назад к Лёше относились значительно сдержаннее, чем теперь. Старая гвардия не жаловала молодых выскочек. В двадцать девять он занял высокий пост в городской думе и, хотя не смог удержаться в том кресле надолго (конструкция располагает встроенной катапультой, пошутила в какой-то своей заметке Варя), всё равно нажил себе примерно равное количество противников и поклонников.

Сейчас я думаю, что главным качеством Кудряшова была его внешняя привлекательность. Как-то раз я показала Андрюше фотографию в Сети: смотри, мой бывший одноклассник… Красивый, правда? Андрюша свято верит в то, что темперамент человека, его характер и даже судьба напрямую связаны с внешностью – черты лица и определённые привычки увязаны накрепко, не отодрать.

– Он не красивый, а сексуальный, – сказал Андрюша, бегло глянув на удачный, как я считала, снимок Кудряшова.

Я в очередной раз подивилась прозорливости сына и подумала: как же странно, что мы (во всяком случае, я!) не ощущали Лёшиной притягательности в школе!

«Каждому дереву свой срок», – сказала бы мама, но маме я о Кудряшове благоразумно не рассказывала. Она и сейчас ничего не знает, думает, я избегаю Лёшу совсем по другой причине, ведь после Катастрофы мы искали помощи всюду, и первым движением было обратиться к нему! С его-то влиянием, знакомствами, да что там – с его деньгами, пусть он и отрицал каждый раз наличие хоть каких-нибудь средств (всё до копейки отдаёт бедным больным детишкам и потому в кафе всегда ест за чужой счёт), он решил бы все проблемы разом. Но Лёша предпочёл взять из нашей истории то, что могло сыграть ему на руку – и сыграло! В этом весь Кудряшов – он всегда предпочитал признание масс любви отдельно взятого человека. Личность терялась на фоне многоглавого людского леса. Кудряшов хотел, чтобы его обожали все без исключения: весь класс и вся школа, весь город и вся страна.

– У меня только в «Инстаграме» миллион подписчиков, – как бы смущаясь, сказал он недавно в интервью, явившемся из сетевых глубин прямо мне под нос.

Брали интервью на днях, судя по обсуждаемым темам.

– Да ведь столько подписчиков разве что у знаменитостей бывает и у некоторых котов! – ответила журналистка (зубастая оказалась, молодец!).

– Ну, видимо, я кот, раз уж не гожусь в знаменитости! – нашёлся Кудряшов, но при этом полоснул корреспондентку таким взглядом, от которого правда-матка отползла бы в дальний угол, не желая быть зарезанной раньше времени. Впрочем, тут же одарил сладчайшей улыбкой, так что я, на другой стороне «моста», увидела его зубы, такие ровные и белые, каких не бывает у курильщиков. Вспомнила наш первый поцелуй – неловкий, потому что мы торопились, но не знали друг друга, вот и стукнулись зубами. Это было не больно, смешно. А потом он просто взял и как будто проглотил меня всю с потрохами, но я была как тот Ксеничкин гусь, увы, несъедобный.

Кудряшов ни словом, ни звуком не дал понять, что со мной что-то не так, да это было и не нужно. Когда я трепетала с ним рядом на той выставке, тоже, в свою очередь, как бы выставленная на всеобщее обозрение (этот экспонат прекрасно отражает женскую глупость и влюбчивость!), то была уверена, что у нас как минимум восемьдесят пять процентов, а может, и все сто, как с Антуаном. Но оказалось, что этот конь ходит совсем не так, как требует игра, и вообще ведёт себя не по правилам. Он был так ленив и избалован моими предшественницами, что потерял ко мне интерес чуть ли не на первой неделе наших «отношений» – обронил, как монету в траву, и даже не задумался: а стоит ли поднимать? Кудряшов никогда не носил с собой мелочи – вот в этом он был совершенный джентльмен.