Анна Матвеева - Каждые сто лет. Роман с дневником [litres]

Я мечтала узнать, что стало с героями моего детства впоследствии, – и в то же самое время не хотела этого знать. Потому что, когда я выясню, к чему всё пришло, как дневники попали в музей и где умерла Ксения, история закончится. А я не хочу, чтобы она кончалась.

Возможно, я была сегодня в шаге от того, чтобы получить ответ на все эти вопросы! И убежала не потому, что стыдилась своего самозванства (Лжексения! Внучка лейтенанта Шмидта!), а потому, что мне важно прийти к финалу своим собственным путём, пусть не прямым, в обход и с буераками.

Домой я пришла совершенно вымотанная, с головой пустой и звенящей, как колокол. Мама всплеснула руками:

– Ты почему отключилась, Ксана? Эта твоя подруга звонила тебе сто раз, а потом уехала с чемоданом.

Телефон я как выключила в музее, так и не подумала включить обратно. Десять (не сто, но тоже прилично) пропущенных звонков от Влады – и сообщение от неё же, густо усыпанное позитивными стикерами. Продравшись через них, как сквозь колючую проволоку, я выяснила, что Влада уехала на десять дней куда-то в область, на випассана-практику. Нет у меня сил выяснять, что это такое.

К тому же нужно ещё купить коньяк, свежий торт и сигарет с ментолом.

Пойду, пока магазин не закрылся.

Мне уже было известно, что К.К. хлопочет квартиру, подал заявление в секцию и заявление директору. Квартира ему обещана в новом доме специалистов на улице Вайнера, дом ещё строится. Я спросила: «А как ты мотивировал свою просьбу, ведь у тебя квартира уже есть?» Он ответил: «Сказал, что развожусь с тобой». Итак, всё теперь известно. То, что я скрывала и только в минуты тягчайших сомнений открыла двум-трём знакомым, теперь уж стало общим достоянием. Возврата нет.

По вечерам я умышленно ложилась спать часов в 10, чтобы с ним не встретиться. К.К. приходил поздно, будил Шуру, и ей приходилось ему подавать ужин. Засиживался он в музее не зря, так как Оня Романова получила от него работу по определителю. Она к нему приходила с этой работой и днём, и особенно вечером, часто делала её при нём ещё в то время, когда мы с ним разговаривали. Я раз или два наткнулась на неё в музее, потом я совсем прекратила хождение туда.

Наш распределитель ещё долго переживал отмену карточной системы. Когда как-то раз надо было менять карточки, К.К. отказался записывать детей иждивенцами: «Зачем, ведь они со мной всё равно жить не будут». И не внёс их в стандартные справки, написал: холост, детей не имею. Велел Шуре снести справки к коменданту. Шура ли тут вмешалась, или комендант сам заметил, но только справки ему завернули с просьбой внести детей, что он и сделал.

Через несколько времени после начала обмена паспортов иду из института, по дороге встречаю Екатерину Ивановну, ведающую в институте всеми паспортами и многими другими делами. «Зайдите ко мне, – говорит, – возьмите паспорт К.К.». Мелкие служащие ещё тогда ничего не знали, только среди преподавателей шушукались. «А дети, – спрашиваю, – вписаны?» – «Нет, не вписаны». – «Что же это, Катерина Ивановна, в моём паспорте их нет, через вас же шло, в его – нет. Где же они?» Должно быть, Екатерина Ивановна сообразила что-то. «Погодите, несите метрики, я их впишу». Я бегом побежала, принесла ей метрики, и К.К. получил всё-таки паспорт с вписанными детьми. Но эта хитрость его меня поразила! Мне так даже стало противно.

Андрей совсем отбился от дому, к дипломному проэкту готовился плохо, где-то пропадал каждый вечер. Раз он с возмущением и горечью сказал: «Теперь никогда в музей не пойду. Я туда ходил всегда запросто, как к себе. Иногда минералы посмотрю, иногда с кем-нибудь из ассистентов поговорю, а иногда просто на перемене некуда деваться, зайдёшь, посидишь. Вчера пришёл, а папа посмотрел на меня сурово и спрашивает резко: “Зачем ты здесь? Нечего без дела ходить”. И это при всех сотрудниках!» Мне это не понравилось, и я вечером спросила К.К., зачем он Андрея выгнал из музея. «Во избежание нежелательных встреч». Очевидно, говорилось про Оню.

О квартире К.К. говорил как о деле решённом, и даже иногда ходил смотреть, как подвигается постройка. Нейман, как уполномоченная по секции, сообщила мне, что квартиру ему обещали в первую очередь. В секции были несколько удивлены его просьбой, но решили, что вмешиваться нечего, дело личное. Он совершенно не хотел слушать ни о каких ремонтах и прочих хозяйственных делах, платил, правда, за квартиру и все коммунальные услуги, но говорил иногда: «Надо бы тебе всё это делать. Пора приучаться к самостоятельности. Ведь я всё равно с вами жить не буду».

Раз я его как-то спросила: «Что же ты, с Оней будешь жить?» – «Нет, пока нет. Она не хочет». – «Так, значит, один?» – «Пока один, а там видно будет». – «Так зачем же тебе одному уходить?» – «Потому что мне здесь всё надоело, вся эта обстановка, весь этот уклад жизни, всё мне опротивело. Да и, живя с вами, я никогда себя не смогу устроить так, как мне нужно как мужчине».

Однако у Они успеха большого не было, она говорила, что ему нужно жить с Ксенией Михайловной, что она не хочет никогда меня обидеть, что она его не любит. Узнав про квартиру, Оня сказала: «Что же вы там будете делать один? Развратничать?» Он страшно обиделся. Однажды он как-то неуверенно и с кривой улыбочкой стал просить меня, чтобы я поговорила с Оней о нём. Я сделала вид, что не понимаю, разговор сорвался. Однако Оня не слишком искала со мною встречи, я заметила, что она избегает меня, и поняла, что совесть у неё не совсем чиста. Несколько раз они ходили вместе в театр, постоянно выходили из музея вместе. Всё это люди замечали и соответствующим образом толковали. Мнение было не в пользу Они, и она была несколько легкомысленна, не понимала, как себя компрометирует.

К.К. пользовался всяким случаем, чтобы поговорить об Оне, он её жалел, хвалил, ругал Бориса Михайловича, который ей портил жизнь. Я не знаю, как произошёл первый визит на квартиру к Оне и когда, но постепенно К.К. стал там завсегдатаем. По-видимому, делалось это под предлогом совместной работы над определителем, скорее всего, для того, чтобы поменьше встречаться с институтскими людьми. Борис Михайлович отнёсся к этому новому гостю весьма странно. Либо рад был всякой возможности избавиться от Они, либо водка его так деградировала, но только он не выразил никакого протеста. Только раз, пьяный, увидев К.К., спросил его: «Зачем вы здесь?» – «Потому что люблю вашу жену!» – «На старости-то лет!» – усмехнулся и вышел вон. Это мне рассказывал К.К., а Борис Михайлович сам распространял этот случай, так что я от очень многих институтских слышала этот рассказ, но несколько иначе: сидят, мол, вдвоём на диване, Б.М. спрашивает К.К.: «Зачем вы сюда пришли?» – «Потому что люблю вашу жену», – а Оня кричит: «Не верь, не верь ему, Борис! Я его совсем, старого, не люблю». Кричала или нет, только вела себя так, что у «старого» всё время была надежда. К.К. нисколько не смущался её недостатками и считал, что он её перевоспитает.