Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

А госхозовцы нарочно назначали этого ершистого человека бригадиром. Дело в том, что, когда под начало Жамы попадали люди ленивые или упрямые и скандальные, он всех заставлял работать. Была у Жамы еще одна странная особенность: когда ему поручают какую-либо работу, то он ни за что не согласится сразу, непременно начнет отнекиваться: «О, я не смогу, пожалуй, справиться с этим!» Но чуть только возьмется за дело, все у него так и спорится. На сей раз начальник госхоза дал ему в бригаду трудных парней. Один был осужден за драку и только что вышел из исправительной колонии, а другой любил поговорить о своей склонности к художественному творчеству и пил, третий же работал прежде кочегаром, но решил уйти с тяжелой работы.

Когда ему поручили возглавить бригаду лесорубов, Жама по привычке сказал: «Эх! Не справлюсь я, пожалуй!» Но заместитель председателя госхоза даже не обратил внимания на эти слова.

— Так вот, ребята уже ждут тебя на улице. Парень, вернувшийся из заключения, и тот, что любит выпить, — оба приехали сюда работать, решили начать трудовую жизнь. Ты постарайся узнать их получше, выясни, к чему они больше склонны. И поскорее езжайте на участок. — Выслушав его на ходу, Жама вышел из кабинета. Назавтра после полудня он вместе с тремя спутниками уже был на северном склоне горы Шинст…

Итак, Жама шел в госхоз. В самом начале пути он попросился на грузовик, который вез дрова в госхоз, решил там и заночевать — в кузове. Но в этот день выпал глубокий снег, и машина то и дело буксовала, так вот и случилось, что в первый день он до центра госхоза не добрался. Проведя ночь в открытой машине, Жама слегка обморозил пальцы на ногах, впрочем, это обстоятельство не очень его печалило. Он спешил добраться до госхоза, получить зарплату, запастись продовольствием и поскорее вернуться назад. Он заскочил домой, оттер снегом обмороженные пальцы и побежал в правление госхоза. Счет ему подписали быстро, но у кассира не оказалось денег, и день пропал даром. Наутро выяснилось, что деньги в кассе есть, но бухгалтер запер сейф с документами и уехал в какую-то бригаду. Когда Жама снова пришел в правление, потеряв еще один день, кассир заявил, что он выдал зарплату отпускникам и денег у него не осталось Жама не сдержался, вспылил и, схватив со стола кассира грохнувшие костяшками деревянные счеты, сердито крикнул:

— Что вы за люди такие! Вы же знаете, что там, в лесу, сидит без продуктов целая бригада. Они за весь месяц не получили зарплаты. Неужели у вас нет ни капли жалости?

— Да что их жалеть, говорят, там у вас одни драчуны да пьяницы, — пренебрежительно сказал кассир. — Войдите в наше положение. Были бы в кассе деньги — другой разговор.

Жама окончательно вышел из себя:

— Подумай только! Три дня люди сидят без крошки во рту! Они же все-таки люди и работают день и ночь, чтобы у вас в конторе было тепло.

Бухгалтер прервал его:

— Послушай, Жама, не волнуйся ты попусту. Побудешь дня два дома, посидишь в тепле и поедешь. Сегодня суббота, приходи послезавтра. Деньги будут во второй половине дня.

Жама снова разъярился:

— Ну и бессердечный же ты человек. Там ведь люди голодные сидят, можешь ты это понять! Ведь это же просто преступление — так относиться к людям! Вот так мы и толкаем их на дурные поступки.

— Ты считаешь, эти парни исправятся, увидев твою доброту и внимание? Ничего подобного! Да и что я могу сделать? Придется тебе сидеть и ждать!

Жама поднял счеты так, что костяшки снова грохнули, и швырнул их в кассира. Потом схватил с прилавка большой замок и запустил в бухгалтера.

— Вам бы только заставить людей работать! А потом вам до них и дела нет!

Жама сердито расшвырял поленья, сложенные возле печки, одно из них угодило в окно, и стекло со звоном разлетелось. Кассир, крупный сильный мужчина, испуганно завопил: «Караул! Спасите! Убивают!» Бухгалтер — франтоватый здоровяк — прошмыгнул за спиной Жамы и пополз на четвереньках, намереваясь спрятаться под стол. В маленькой, тесной комнатке после всей этой суматохи поднялась пыль, и люди, сбежавшиеся на крики кассира, начали чихать и кашлять. Жама бросился вон из комнаты. Он забежал домой, схватил ключ от кладовки, взял часть припасенного к Новому году бараньего крестца, сунул его в мешок, потом положил туда папиросы, бутылку водки, печенье, масло, уложил мешок на детские санки и, выйдя из поселка, зашагал к горе Шинст.

Только когда он оказался в открытом поле, Жама попытался вспомнить, что же все-таки произошло. Госхозовский поселок уже скрылся из глаз, в поле поднялась поземка, и Жама почувствовал, как злость куда-то улетучилась и на смену ей пришло уныние. «Да, наломал я дров… Мне это наверняка даром не пройдет. Хотя выгнать, я думаю, не решатся. Да, некрасивая история получилась! Шуму наделал на весь поселок… И представитель милиции как на грех явился. Стекло разбил… Хорошо хоть все благополучно кончилось, мог человека изувечить. Но все равно, суда не миновать. Бедная моя женушка! Бедная моя Норжма! Что с ней стало, когда услышала обо всем? Подумала, вероятно, что я с ума сошел… Новый год скоро, а я сыну и дочке хоть бы конфет купил… Наверное, за всю жизнь их ни разу и не поцеловал… А ведь дети у меня хорошие, учатся отлично. Ну да что теперь делать… Поскорее бы добраться к моим парням. Наверное, не раз уже выходили на дорогу, терпение потеряли… А вдруг они решили, что я попросту сбежал домой, что до них мне и дела нет?»

То ли оттого, что ему стало жарко от быстрой ходьбы по заснеженной дороге, то ли потому, что его мучили стыд и раскаяние, на лбу у него выступила испарина и спина взмокла. Жама на ходу снял шубу, кинул ее на санки и продолжал идти.

Около полудня Жама различил вдали очертания горы Шинст и обрадовался, ему показалось, будто он уже добрался до «Медвежьей берлоги», будто он ощутил дым родного очага. Тут только он вспомнил, что, выйдя из госхоза, не сделал ни одной остановки, и решил немного передохнуть. Он вытащил из мешка пачку папирос, открыл ее, достал папиросу и собрался было закурить, но вспомнил, что забыл спички. И зашагал дальше, держа в зубах нераскуренную папиросу.

На закате солнца Жама подошел к подножию горы Шинст и начал подниматься. Солнце село, подул холодный ветер, Жаме казалось, что даже валенки потяжелели. Чем дальше он продвигался вперед, тем выше становилась гора, а дорога — все длиннее.

Было тихо, слышалось лишь поскрипывание снега под ногами. И тут словно нашло на Жаму что-то — стоило только подумать: «Уж не крадется ли сзади волк!», как он, невольно затаив дыхание, оглядывался. Но вокруг ничего подозрительного. «А вдруг меня впереди подстерегает медведь?» — думал Жама, и ноги словно прирастали к дороге. Он пытался справиться с собой. «Ну откуда здесь взяться медведю», — говорил он себе и шел дальше. Неожиданно его остановила другая мысль: «Что, если я приду в «Медвежью берлогу», а парней нет? А вдруг они потеряли терпение и пошли мне навстречу?» И тут же он снова успокаивал себя: «Ну почему же? Ясно, они на месте! Если бы и пошли мне навстречу, мы бы встретились». Жама увидел очертания пней и поленницы и обрадовался. Наконец-то он добрался до места. Он разом стряхнул с себя и тягостные думы, и странное наваждение.