Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

По поводу и просто так он любил называть себя чернорабочим. Стоило его припугнуть ответственностью, как он начинал ныть: «А что с меня возьмешь? Я чернорабочий! Я ничего не знаю…»

Занимался он и мелкими гадостями. Если видел среди прохожих хорошо одетого человека, швырял в него раствором или еще чем-нибудь и говорил: «Вот так надо бороться с этими богачами, искоренять пережитки феодализма». А если ему делали замечание, то он огрызался и начинал оскорблять: «Тебя тут не хватало! Сам-то здесь зачем торчишь? Знаем, деньги и богатство тебя интересуют! Больше ничего!»

Однажды после обеда Дамдин, поднимаясь по лестнице, не удержал тачку и пролил раствор. Цемент полился на землю — щели в лестнице, сколоченной из досок, были шириной с большой палец.

Дамдин впервые с тех пор, как попал на стройку, так опростоволосился. Испугавшись, словно пролил ведро кумыса, он от отчаяния чуть было не вымазал себе лоб раствором. Не зная, что делать, ладонями принялся загребать раствор и бросать в тачку. В это время сзади подошел кто-то еще, тоже с тачкой раствора, и стал подгонять его:

— Давай шевелись! Отвези хотя бы то, что осталось!

Дамдин немедленно повиновался и отвез остатки — не больше трех-четырех лопат раствора. Потом стал спускаться. Тут-то его и встретил тот лентяй: он был с ног до головы облит раствором.

Дамдин едва удержался, чтобы не расхохотаться, и неизвестно, что случилось бы, если бы это произошло. Тот зло сплюнул:

— Ты что, братишка, захотел меня живым в землю закопать? Сопляк! Не дорос еще до этого! Я тебе не кто-нибудь… — И, засучив рукава, схватил подвернувшуюся лопату с длинной ручкой и пошел на него.

У Дамдина гулко застучало сердце, волосы встали дыбом. «Сейчас лопатой ударит! — молнией пронзила его страшная мысль, и он стал беспомощно озираться, ища спасителя. — Чогдова, как назло, нет рядом. Что же делать? Ведь зарубит, с него станется… Так глупо встретить смерть…»

Вид у того и в самом деле не оставлял никаких сомнений в его намерениях. Словно ирбис, приготовившийся к прыжку, он водил глазами и тяжело, с хрипом дышал. Успев в последнюю секунду заметить его заигравшие желваки, Дамдин еще попытался улыбнуться:

— Что с вами? — и оцепенел, словно жаворонок перед ястребом, ожидая страшного и неминуемого удара.

Не было видно и Жамбала, который, как подумал Дамдин, обязательно бы заступился. На глаза у него навернулись слезы, во рту пересохло, дыхание перехватило в груди.

«Случайно я… Извини, виноват… Руки задрожали, вот и не удержал. Не бей меня… Ударь лучше по рукам», — хотел он сказать ему, но слова застряли в горле.

И тут Дамдин услышал чей-то голос:

— Ты над кем вздумал издеваться?! Над худонским пареньком… Сам виноват! Так тебе и надо! Кто тебя просил разваливаться там? Отойди…

Придя в себя, Дамдин увидел Бэхтура, вырывавшего у того лопату.

— Человека хотел убить? — сказал Бэхтур и, схватив того за плечи, толкнул, а потом, повернувшись к Дамдину, приказал: — Иди работай!

Дамдин молча повернулся и, взяв тачку, зашагал к своим. Его еще трясло. От страха, видимо, все тело онемело, он задыхался, во рту по-прежнему было сухо. Оглянувшись назад, увидел, как его обидчик, на ходу очищая одежду, удалялся от Бэхтура, а тот, заложив руки за пояс, смотрел ему вслед.

«Щедра твоя добродетель! — бормотал себе под нос Дамдин, благодаря Бэхтура. — Нет, долго мне, наверно, здесь не продержаться…» Настроение у него вконец испортилось, да и силы покинули: тачка ему показалась в сто раз тяжелее, чем до этого. К тому же испуг не проходил. Ему мерещилось, что его подкарауливают и вот-вот стукнут из-за угла. Весь остаток дня провел он в беспокойстве, то и дело поглядывая по сторонам в надежде увидеть Жамбала или Чогдова.

Когда стали расходиться, он предусмотрительно спрятался и подождал, пока все уйдут, но и тут ему не повезло — его заметил сторож, обходивший здание:

— А ты что тут делаешь?! Доски собрался таскать? Знаю я вас… Через забор — и ходу, так?..

Дамдин попытался объясниться, но старик не верил:

— Знаю я вас! Много тут всяких ходит… К вам в душу не залезешь…

«Да ну их! — думал удрученный Дамдин. — Ни за что ни про что во всех грехах обвиняют… Не верят… Надо бросить все и уезжать! — Но потом он несколько успокоился: — Ничего! Давай еще немного подождем. Если уж будет совсем невмоготу, тогда другое дело… А на этого, если еще раз полезет, смотреть не стану! Схвачу и так помну, что потом не очухается, черт такой», — подбадривал он себя, крепко сжимая кулаки.

Вдруг стало невыносимо жарко. Впрочем, в последние дни августа довольно часто стоят такие теплые и ясные дни. Горожане все еще щеголяют в пестрой и белой легкой одежде. Горные хребты окутаны синей дымкой. Земля по-прежнему дышит теплом. Не прекращается шум и гам детворы, снующей во дворах. Пыль от машин долго висит в воздухе.

Дамдин давно мечтал сфотографироваться. И вот теперь, получив фотокарточки, радостный возвращался домой.

В автобусе почти никого не было. Заплатив за проезд пятнадцать мунгу, он сел у окна и сразу же почувствовал невыносимую усталость во всем теле. Хотелось укрыться где-нибудь в тенечке, раздеться и уснуть мертвецким сном.

И все же ему не терпелось посмотреть на себя. Он полез в карман, вытащил фотокарточки и стал рассматривать.

В память о городе Дамдин сфотографировался с велосипедом фотографа, который тот держал, видимо, специально для этих целей. За его спиной виднелся дворец. До этого Дамдин ни разу не фотографировался, поэтому сейчас он с удивлением смотрел на себя, на свои густые и черные брови, горбатый нос, большие вывернутые губы, и улыбался: «Вот, оказывается, какой я».

Хорошо присмотревшись, в Дамдине и впрямь можно было найти много привлекательного. Он долго любовался собой, затем аккуратно спрятал фотокарточки в кошелек вместе с карточкой Гэрэл и засунул его за пазуху.

Его снова потянуло ко сну. «Снять бы сейчас сапоги и как следует выспаться. Устал я очень за эти пять дней, особенно сегодня. Сколько раз хотелось хоть на минуточку присесть и отдохнуть, но нельзя было. Да разве можно себе такое позволить? Едва устроиться на работу — и спать? Нет! Что бы люди подумали… Ох! По тридцать кирпичей затаскивать на такую высоту тяжело, что и говорить, — рассуждал он. — Ну ничего! Завтра воскресенье… Отдохну хорошенько и снова возьмусь за свои кирпичи».

Дамдина ждал первый выходной день. «Надо бы матери написать письмо и отправить свою фотокарточку… Сообщить, что начал работать, — подумал он. — Интересно, что скажет Гэрэл? Может, найдет, что я не похож здесь на самого себя? А вдруг попросит подарить на память? Дам, конечно… А мать? Узнает ли она меня? Ну, совсем уж… Конечно же, узнает! Родного-то сына — и не узнать! Представляю, как она будет рассматривать: ну как там мой сынок, не голодает ли? Что она подумает о моем велосипеде? Обрадуется, наверное, что купил на свою зарплату. А может, и расстроится, подумает, что я на нем буду у соседей скот пугать… Нет! Наверняка обидится, что я, имея такую машину, не спешу к ней приехать…»