Богуслав Бржезовский - Железный потолок

Вот тогда, приехав в деревню, она впервые увидела Терезку. Это была голенастая, долговязая девчушка. Второй раз она видела ее на Франтишековых похоронах, два с половиной года назад, тоже в Бржезине. Тогда Терезке уже минуло шестнадцать лет. Не успеешь оглянуться, и ей стукнет девятнадцать. Хотелось бы ко дню рождения довязать ей свитер. Она как-то сразу повзрослела. А ведь только год назад, когда ее привел Ондржей, в ней было столько еще наивного, деревенского. Концы кос перевязаны белым шнурочком, потертое пальтишко, бог весть с чьего плеча.

Ондржей поставил у двери черный солдатский чемоданчик. На нем белой краской было выведено: Франтишек Слезак, адрес и год рождения.

«Она захватила с собой пока самое необходимое, — сказал Ондржей. — Постель ее привезем в воскресенье. У тебя будет чем ей укрыться?»

Мария вытащила мамин пуховик и постелила ей на отцовском диване.

Вот тогда Ондржей в первый раз пришел к ней на новую квартиру. До этого они избегали друг друга. С того самого дня… И что тогда на него нашло? Мария просто понять не могла, никогда не думала о таких вещах, испугалась, ужасно испугалась, не знала, что делать. Кинулась бежать. Бежала, бежала по лесу, а когда уже выбилась из сил, прислонилась к дереву — сердце бешено колотилось. Ей стало страшно. Тишина, одиночество — все ее пугало; она не знала, чего хочет. Вернуться ли ей на станцию, броситься ли вдогонку за Ондржеем — ни на то, ни на другое у нее не хватало смелости. Как же хотелось ей, чтоб Ондржей пришел за нею, она сказала бы ему… А что бы она ему тогда сказала?

Что она его боится? Что не понимает его? Почему он молчит, ничего не говорит? Все время молчит. Всякий раз, оставаясь с нею наедине, он становился совершенно другим Ондржеем, вовсе не похожим на того, которого знали все на заводе. Как будто бы это были два совершенно разных человека. Оставаться с Ондржеем с глазу на глаз означало для нее быть в постоянном напряжении, гадать, о чем он думает, быть настороже, испытывать не то страх, не то робость. Бог весть, что это такое! Не знала и по сей день не знает она, как с ним держаться. Казалась себе бестолковой, глупой, неуверенной и часто сама не понимала, что говорит. И в то воскресенье было так же. Ей и в голову не приходило, что Ондржей может думать о таких вещах и именно в связи с ней, с Марией. Раньше все это только смешило ее. Во время войны за ней увивался Цафек, из монтажного. Она его терпеть не могла. Потом заводские парни не раз подтрунивали над нею, отпускали грубоватые шутки, но все это было не то. Однажды Ирка Калаба увязался провожать ее и стал выклянчивать у нее поцелуй. Она посмеялась над ним. Потом ей прислал два письма учитель Андерле. Поджидал ее, когда она возвращалась с работы, разговаривал с нею заученными округлыми фразами, подчеркнуто правильно произнося слова, — она сказала ему прямо, чтобы он ее оставил в покое. А он продолжал свое: не может, мол, без нее жить, хочет на ней жениться. Господи боже мой!

А потом вдруг Ондржей. Рядом с ним она почему-то всегда казалась себе глупой: ей чудилось, будто он взвешивает каждое ее слово; молчаливый, с глубоко спрятанными под белым лбом глазами, он был для нее судьей во всем, он словно говорил ей: это можешь делать, этого — не смей. Собственно… Потом, собственно, она уже ждала его, думала, что он придет к ней, что обязательно скажет: «Прости, я сам не знаю, что тогда со мной стряслось», — и она ему простит, и все будет хорошо, и если он этого захочет, то сможет ее поцеловать. Теперь она уже знает, что он самый обыкновенный человек, но тогда она этого не понимала, даже не осмеливалась об этом думать.

Но он так и не пришел. Ходил вокруг да около, боялся на нее посмотреть, и даже когда она ему улыбалась и звала к себе взглядом, господи, даже тогда он ничего не замечал. Сторонился ее до того самого времени, пока не появилась Терезка. Теперь он стал захаживать к ним с таким видом, будто делал это только ради Терезки, чтоб Мария чего-нибудь не подумала. Но Мария знала свое, Мария знала, что заходит он ради нее. Догадалась об этом, и как было не догадаться: на секунду дольше задержит в своей руке ее руку, быстро отведет взгляд, если она на него вдруг поднимет глаза. О том происшествии никто из них никогда и словом не обмолвился, но между ними все же что-то лежало и даже нарастало, и хотя это уже не было правдой, все же переступить через ложь они не могли.

И Терезка была теперь уже совсем другой, чем год назад, когда ее привел Ондржей с Франтишековым солдатским чемоданчиком. Запуганный подросток превратился в веселую, стройную девушку. На ее мальчишеской физиономии было столько радости! Вероятно, такое выражение ее лицу придавал слегка вздернутый нос, крупный, с тонкими губами рот и всегда удивленные глаза. Волосы ее, как и у Франтишека, были очень податливые. Мария часто забавлялась тем, что придумывала для нее самые невероятные прически. Челку, пробор слева, пробор справа, гладкий зачес назад, волосы на уши… «Послушай! Тебе бы пошла мальчишеская стрижка», — сказала ей как-то вечером Мария. На следующий день Терезка явилась домой в мальчишеской стрижке. Действительно она ей очень шла и, если бы это было возможно, молодила ее. А Мария рядом с Терезкой казалась себе постаревшей, усталой, ей не хватало энергии, подвижности, веселости и удивительной способности приноравливаться к новой среде. Их маленький городок буквально опьянил Терезку. Ничто не могло утолить ее любопытства. Всему она удивлялась. И нескольким освещенным витринам, и любительскому театру, и кино. Ничего не упускала. Мария даже не знала, когда она научилась танцевать, но уже с понедельника Терезка ждала и не могла дождаться субботы. Наконец у нее появились собственные деньги! Каждый месяц она получает свои, заработанные деньги! Это казалось Терезке невероятным.

«Ну какая на текстильной фабрике работа? — говорила она. — Вот в деревне за ткацким станком поработай — это каторга. Ты бы посмотрела, что это такое!..»

Жизнь представлялась ей теперь легкой и беззаботной. Да и Марии с тех пор, как она подружилась с Терезкой, все стало казаться проще. Терезка внесла в ее жизнь порядок. Когда уехал отец, Мария решила, что не станет заниматься для себя стряпней. Довольствовалась ужином, утром вставала в последнюю минуту и часто шла на работу, не позавтракав. Терезка просыпалась всегда около пяти утра, готовила завтрак, накрывала на стол, обычно на кухне; если работала в вечернюю смену, то она накануне готовила обед. Она наводила порядок в квартире, заботилась о белье, мыла посуду и раз в неделю производила генеральную уборку. Все это она делала с легкостью, как нечто само собой разумеющееся, и почему-то Мария, которая с охотой готова была разделить с нею все заботы, приходила всегда именно в ту минуту, когда все уже было сделано. «Да брось ты! — говорила ей Терезка. — Я и так чувствую себя здесь нахлебницей!»