Олег Лукьянченко - Провинциздат

Корреспондентская братия уже которые сутки нудилась, в ожидании исторического события, на степном аэродроме, откуда дорога к парому, соединяющему аэродром с прославленной станицей, была заблокирована спецнарядами. Когда прибыли злополучные визитёры, вместе с ними проникнуть в усадьбу дозволено было лишь посвящённому в подоплёку происходящего тассовцу и придворному фотокору, наторённому в производстве портретов для стендов, что представляли народу просветлённые лики членов политбюро. Выездная бригада гримёров Большого театра к тому моменту искусно отреставрировала пострадавшие формы лица потерпевшего, а распорядители приёма поместили гостей, игнорируя их недоумённо-вопросительные взгляды, на противоположном от лауреата конце стола, что не помешало фотогроссмейстеру отснять необходимый материал и смонтировать его таким образом, что хозяин и высокие гости были явлены миру сидящими рядком да беседующими ладком, – естественно, о судьбах мировой литературы, дружбе двух великих народов и т. д.

Связь ГПК с Подонской писательской организацией носила не формальный (поскольку на учёте он состоял в столице, а жил хотя и на территории края, но на самом его отшибе и в Провинцеграде бывал лишь по экстраординарным случаям), а глубинный, душевный характер, именно ему принадлежало крылатое определение, занесённое на скрижали провинцеградского писательского дома: «славный подонский эскадрон». В эскадроне о ту пору служило свыше полусотни бойцов и высшими чинами числились прямые ученики ГПК, лауреаты государственных (в прошлом именных) премий Самокрутов и Калиткин. Достигши лауреатства, они, как и магистр, поселились в поместьях на берегу Подона, блюдя и здесь строгую иерархию: Самокрутов, как ближайший и любимый продолжатель дела учителя (та же молва разносила такой отзыв ГПК о нём – как-то, в минуту откровенности, по поводу очередного опуса ученика наставник высказался якобы так: «Раньше я думал, что ты просто говно, а оказывается, ты говно зелёное»; что, конечно, не мешало мэтру, проявляя необъятную широту натуры, поддерживать последователя не только морально, но и, если верить той же молве, в трудную минуту и материально), – выше по течению и чуть-чуть ближе к ГПК, а Калиткин, как лауреат всего лишь республиканской премии и позже удостоившийся высочайшего покровительства, – ниже.

Ныне эти двое и сами почитались подонскими классиками, и хотя постов в правлении писательской организации не занимали, тем не менее по всем мало-мальски существенным проблемам за разрешением обращались именно к ним (ГПК отваживались беспокоить только по из ряда вон выходящим поводам), и их-то мнение и становилось окончательным.

Отдалённость от городской суеты лишь придавала величия этим классикам второго разряда и позволяла жить в гуще народной жизни, среди героев своих книг, опекаемых и благодетельствуемых ими как заботливыми барами. Молва, правда, умалчивала, узнавали ли те самих себя и насколько верным было сходство.

Ещё один классик и лауреат того же уровня Индюков обретался в самом городе. Он прославился четырёхтомной эпопеей из жизни вождя мирового пролетариата, создававшейся на протяжении четырёх десятков лет. Когда он только приступал к своему неподъёмному (для читателя в особенности) труду, семья его едва ли не нищенствовала, перебиваясь на скудное жалованье сельского избача. Однако целеустремлённость и вера в свои силы у будущего эпопеиста были столь могучи, что он пообещал жене в подарок брильянтовое ожерелье из торгсиновского магазина, оценивавшееся в сорок тысяч рублей, – и с выходом второго тома сумел своё обещание выполнить. Впоследствии Индюков стал главным редактором журнала «Подон», где отличился тем, что организовал травлю будущего великого изгнанника. Усердие Индюкова заметили на самом верху, и когда изгнанник, уже находясь за кордоном, издал очередной клеветнический роман о первой мировой войне, Индюкова вызвал главный идеолог и благословил на создание контртруда на ту же тему. Задание исполнилось в рекордно короткие сроки (особенно если учесть объём – 55 печатных листов!), после чего Индюков значился в эскадронной гвардии автором двух эпопей и, соответственно, дважды лауреатом.

Председатель правления Провинцеградской писательской организации Пётр Власович Бледенко, несмотря на пост командира подонского эскадрона, увы, не мог претендовать на равное положение с тремя перечисленными мэтрами. Уж он из кожи вон лез, а всё никак не мог к ним подтянуться. Лауреатства-то он тоже добился – но что то были за премии… Одна ещё куда ни шло: от ВЦСПС, за лучшее произведение о жизни рабочего класса, а всё ж, как ни крути, не государственная; а вторая и вообще вызывала некоторую неловкость: добровольного общества спасения на водах (ОСВОД сокращённо), – за книжку о водолазах. Пётр Власович, вероятно, даже стеснялся столь незвонкого лауреатства, поэтому на красочном плакате, увековечившем личности всех полусотни с лишним бойцов эскадрона, о достижениях командира говорилось несколько уклончиво: «Лауреат премии ВЦСПС и иных премий». Ущемлённость в титулах Бледенко успешно компенсировал рекордной плодовитостью и ежегодно тиражировал всё новые и новые труды в родном издательстве, чем весьма гордился (для мэтров это было не столь существенно: их печатала Москва, а вот Петра Власовича центровые издательства упорно отфутболивали), ну, а в порядке морального удовлетворения ему удалось добиться, чтобы в авиалайнерах, садящихся в Провинцеградском аэропорту, из репродукторов, вещающих о достопримечательностях прекрасной подонской столицы, вслед за именами ГПК, Самокрутова, Калиткина и Индюкова, звучало: «…а также Пётр Власович Бледенко».

Кроме собственных лауреатов, предметом особой гордости подонских мастеров пера были питомцы эскадрона, утвердившие себя на благородной столичной почве. Самыми известными из них стали поэты Дребезо и Форсонов. Первый, увы, довольно быстро зазнался, упоённый славой, и, похоже, стыдился прежних земляческих связей, что, впрочем, отчасти простительно, ибо, воспарив к горним вершинам поэзии, соотносил себя не больше не меньше как с курчавым потомком абиссинцев, чем главным образом и прославился: в его стихотворных драмах лирический герой метался в кольце дантесов, наперебой метящих прострелить его необъятное сердце. Землякам, понятно, такая оторванность от родных корней пришлась не по вкусу, и они негласно отлучили отщепенца от сонмища своих кумиров. Характерный факт: когда правление распределяло подписные издания, от дребезовского девятитомника дружно отказались не только штабисты, но и все как один рядовые эскадронцы, так что дефицитная подписка отвалилась не смевшей мечтать о таком счастье уборщице писательского дома.