Олег Лукьянченко - Провинциздат

Попутно друг предложил маленькую «мафиозную», по его выражению, проделку, связанную с другом-поэтом.

Друга-поэта, сверкнувшего десятком журнальных публикаций, но так и не добившегося авторского сборника, уже несколько лет долбали чересчур патриотические журналы и альманахи известного направления. Андрею предлагалось слегка вступиться за него и малость осадить захлёбывающихся от «святой» злобы охранителей; и за предновогодний вечер в Кривулинске, на краю праздничного стола, быстренько набросался деликатно-язвительный ответ разнуздавшимся гонителям, а всего через две недели «реплика» Андрея проскочила на полосу «Литеженедельника», где подвизался в ту пору друг-критик.

Реплика эта имела неожиданные для Андрея последствия в Провинцеграде. Тамошние литераторы, как выяснилось, внимательно следили за столичной прессой (в ревнивой надежде хоть когда-нибудь увидеть там собственное имя, пусть бы даже и в контексте чеховской «Радости»), и по этой незначительной заметке, которую сам Андрей и всерьёз-то не принимал – так, что-то вроде детской игры в «Трёх мушкетёров» – засекли его фамилию и сделали вывод о существовании в Провинцеграде неизвестного молодого критика, печатающегося в центрах. Позже, по отношению к себе кривулинских уже литтворцов, Андрей догадался, что любой критик для них – это потенциальный воспеватель, то есть тот, кто может поведать миру о них – злополучных, незаслуженно прозябающих в безвестности потому только, что все лавры присвоены ухватистыми столичными жителями. И они, провинциалы, готовы любить и почитать такого критика, ежели, конечно, он постарается оправдать их ожидания.

Понятно, что Андрей отнюдь не мечтал ублажать этих убогоньких, да и критиком себя не считал, – тем не менее первый год после появления реплики утвердил его для новых литзнакомцев именно в этом качестве.

Теперь Суперлоцкий сам пригласил Андрея и предложил сотрудничать с журналом по своему отделу. Андрей, спортивного интереса ради, взялся отрецензировать какого-то начинающего и вскоре дебютировал на страницах «Подона». Тогда же Суперлоцкий познакомил его с ответсекретарем журнала, представителем второй шеренги подонских прозаиков (то есть не лауреатом, но ограниченно известным за счет неимоверно скучных и занудливых, однако пользующихся спросом у обывателя книженций о похождениях суперменов- разведчиков a la Штирлиц), по фамилии Золотарёв. Он, кстати, был в числе тех, кого Лошакова сватала Андрею в наставники, но, попытавшись прочесть несколько его страниц и моментально увязнув в примитивно-казённом газетном языке, Андрей с ужасом отринул мысль о таком «учителе»… Сейчас же, воспользовавшись личным знакомством, он дал почитать Золотарёву кое-что из рассказов, в том числе и принятый столичным журналом. Но тот завернул их, заявив, что автор, несомненно, человек способный, но всё-таки пока не дорос до «высокого уровня, принятого в «Подоне».

Зато Суперлоцкий, как бы в утешение, заказал Андрею ещё несколько рецензий, большую статью и сверх того – обещал со временем взять в свой отдел сотрудником на гонораре.

Поначалу сочинять рецензии показалось Андрею даже занятным. Правда, удивляли поставленные Суперлоцким условия: соблюдать чёткий баланс между собственно критикой и одобрением авторов – это применительно к начинающим. Что же касается опытных, то их критиковать возбранялось, и, наконец, в адрес матёрых дозволялись только панегирики. Петь дифирамбы бездарям Андрей отказался безоговорочно, ну, а начинающих, мало отличимых как от старших товарищей, так и друг от друга, он старался, подпустив для требуемого баланса набор дежурных штампов со знаком плюс, представить в истинном виде, так что в итоге читателю, кое-что смыслящему в литературе, становилось ясно, какова цена этим «юным дарованиям», которые, кстати сказать, в большинстве своём были намного старше Андрея.

Но всё это продолжалось лишь до того майского дня, когда он взял наконец в руки журнальный номер со своим рассказом, нежданно-негаданно открывшим реальную перспективу выпустить в недалёком будущем и первую книгу. Это было то вмешательство слепого, казалось бы, случая, без которого не обходился ни один серьёзный поворот в Андреевой судьбе. Ну кто бы, в самом деле, предположил, что ему, безвестному провинциалу, не знакомому ни с кем из видных современников, взявшихся бы сочинить напутствие, без чего публикация не могла состояться, так баснословно повезёт? Совершенно случайно симпатизировавший Андрею редактор сам предложил почитать рассказ авторитетному для журнала прозаику; совершенно неожиданно рассказ тому понравился; и уж абсолютно непредвиденным оказалось, что прозаик этот занимает пост заведующего отделом прозы в самом, пожалуй, престижном издательстве страны.

После публикации Андрей рванул из Кривулинска в столицу, чтобы получить гонорар и отметить дебют с другом-критиком. В промежутке между этими двумя актами забежал в издательство познакомиться с неведомым своим благодетелем, встретился с ним на лестничной площадке (тот всегда спешил) и в течение трёх минут договорился о будущей книге.

Так что Андрею стало не до рецензий и прочих глупостей: не разгибая спины он два месяца просидел за редакционной машинкой, перепечатывая старые рассказы и заканчивая новые, после чего рукопись была отвезена в столицу и сдана в издательство.

Глава третья. Завязка

1

Стояло жаркое лето тысяча девятьсот восемьдесят четвертого…

Можно, конечно, выразиться и так. Но эта шаблонная фраза никак не передаст ту особинку именно этого лета, ту необычность и счастливую безмятежность его для Андрея... Да нет, и совсем неверна эта фраза. Разве скажешь о том лете – стояло? Бывает ли стоячим море?.. А то лето было для Андрея как море после длительной разлуки: оно, штилевое и ласковое, омывало его, обтекало, растворяя невзгоды, усталость, обновляя, возвращая в юность… Оно, это лето-море, плавно покачивая, заставляло забыть – нет, не забыть: ничто не забывается! – расслабиться, отвлечься от долгого напряжения, чужого климата, враждебных отношений с близким некогда человеком… И Андрей лениво отдавался его баюкающей ласке, чувствуя, как оживает в нем острота ощущений и переживаний, как мозг, отгородившийся от свежей информации, постепенно становится восприимчивым к новым впечатлениям; как былые страсти, приступы отчаянья и безысходности расплываются, истаивают в знойном мареве, стирающем черту горизонта…

После скитаний и мытарств он снова оказался в своем городе, рядом с родителями, встретил будущую жену, и хотя у него не было ни квартиры, ни постоянной работы, ни определенных планов, это не лишало его безмятежного настроения и веры в то, что самое увлекательное и прекрасное в его жизни все еще впереди!..