Олег Лукьянченко - Провинциздат

– Только все равно они без этой (кивок на пустующий стол Лошаковой) ничего не решат!

Дверь в кабинет директора была растворена, сам он, склонив над столом узкий череп с торчащими по краям плеши двумя вихрами вразлет, щелкал сосредоточенно костяшками допотопных счет и шевелил губами. Сигарета с изжеванным фильтром чадила из пепельницы, выполненной в форме лошадиной подковы. Погонял костяшки минуты две, записал что-то в конторскую книгу и перевел узкие припухшие глаза поверх очков на посетителя. Андрей коротко доложил о цели своего прихода. Быстрым, но, как ощутил Андрей, довольно проницательным взглядом директор приник к Андрею и задал только один вопрос:

– Член партии?

– Да.

– Тогда идите к главному редактору.

Полуобернувшись в дверях, чтобы сказать до свидания, он заметил, что директор заинтересованно смотрит под стол и трет ногой ковер.

Цибуля с видом мучительно размышляющего Штирлица курил над развернутой газетой. Он бесстрастно-доброжелательно принял Андрея, но решить дело не взялся, ссылаясь на то, что Камила Павловна в командировке – вот приедет – тогда она будет решать, поскольку в ее редакцию Андрей поступает на работу. И опять Андрей удивился: странная система субординации – директор перепоручает главному, а главный ждет мнения старшего редактора, который (-рая) номинально у него в подчинении… Тем не менее дня через три ему позвонили и пригласили зайти – сама Лошакова.

Встретила она его вроде бы и приветливо, но как-то настороженно, колеблясь, что ли… Предложила в порядке вступительного испытания отрецензировать две толстенные рукописи из самотека. А через неделю, когда он принес к назначенному сроку редзаключения, она ничего определенного не сказала; однако, не прочитав даже их, тут же указала Андрею рабочий стол и спросила, с какого числа ему удобней приступить. Какой-то разброд мыслей в ней происходил... Но как бы там ни было, после прочтения написанные Андреем редзаки были одобрены как ею, так и Цибулей, и 27 сентября 1984 года Андрей Амарин впервые вышел на службу в качестве редактора редакции детской и художественной литературы Провинциздата.

5

Позднее, в свете всего последующего, едва ли не фантастической представлялась Андрею та усыпляюще мирная, чинно-благообразная атмосфера, в которой тянулся первый месяц его новой работы. Иногда кто-то из сотрудников заглядывал и удивлялся: «О, как у вас тихо», – а узнав, что обе дамы на курортах, понимающе кивал и загадочно ухмылялся. По странному совпадению (после такое не повторялось) Лошакова и Трифотина почти одновременно ушли в отпуск, причем Неонилла Александровна отсутствовала уже к тому моменту, когда трудоустройство Андрея окончательно решилось, а Лошакова исчезла с первого октября. На прощанье она остерегла его от влияния Трифотиной:

– Коллектив у нас дружный (Голос у нее был не сказать чтоб мелодичный, скорее, несколько дребезжащий, причем монотонно, но порой в этой монотонности прорезались как бы непроизвольно акцентированные вибрации повышенных тонов, проще говоря, легкие взвизги, – и в произнесенной фразе один из таких произошел на слоге -тив: «Коллекти-и-ив у нас дружный». Если не понимать сравнение чересчур буквально, а лишь как вольную аналогию, то можно было представить отдаленную бензопилу, ровному движению которой вдруг мешает препятствие – ну, там, сучок какой-нибудь; или еще большему числу людей знакомое гудение бормашины, резко взвинчивающее тон при более плотном соприкосновении с зубной тканью)… Да… – Растерянная пауза. Поскольку Камила Павловна стоит у его стола, Андрей – из вежливости, разумеется, а не по субординации – тоже встает. Над столом напротив мумиеобразно недвижная фигура редактора по фамилии Туляковшин как бы закапсулирована от окружающего. – Дружный у нас коллектив, – повторяет она те же слова в иной последовательности и вновь притормаживает, словно вспоминая плохо выученное задание. Затем она делает вдох, Андрей понимающе улыбается, мысленно подсказывая: «У нас коллектив дружный», – но не угадывает: – Все опытные работники, – произносит Лошакова. – Я уже почти двадцать лет, ну, правда, с перерывом: в университете преподавала, на кафедре журналистики, но и после этого уже скоро десять лет будет, как я здесь. Юрий Федорович – двенадцать лет. А Неонилла Александровна и вообще чуть ли не с основания Провинциздата. Тоже опытный работник. – Опять пауза, и наконец внушаемая Андреем фраза, но с несколько измененным порядком слов: – Дружный коллектив у нас, – как бы замыкает кольцо напутствия Камила Павловна, но не удерживается от примечания: – Неонилла Александровна опытный работник, у нее есть свои достоинства, она женщина остроумная (маленький сучок на слоге ум-: у-умная). Но вы ничего в столе не оставляйте: тут у нас когда-то редактор молодой работал, личное письмо оставил – потом уволиться пришлось. И деньги пропадали. Вы поосторожнее с ней.

Андрей замаскировал свое изумление еще одной доброжелательной улыбкой с оттенком признательности за начальственную заботу. И на целый месяц остался в редакции вдвоем с Туляковшиным.

Соседство это оказалось для Андрея близким к идеальному. Они сидели молча, каждый занимаясь своим делом и не обращая друг на друга внимания. Был Туляковшин из той породы мужчин, что не бросаются в глаза, выглядят незаметными, чему даже одежда способствует – та, что свободно продается в отечественных магазинах. Лицо его казалось Андрею подходящим для, скажем, священнослужителя или, допустим, интеллигента чеховских времен: глубокие залысины, разделенные редким хохолком, сливались на вершине черепа в поросшую пухом плешь, но убыль волос на темени компенсировалась аккуратными бакенбардами, которые, смыкаясь, образовывали темную, с негустой проседью аккуратную же бородку. А глаза – страдальческие какие-то, чтоб не сказать трагические…

За месяц их в работы в паре Туляковшин ни разу ни о чем не спросил Андрея, не завел ни одного «светского» разговора, зато, когда Андрей несколько раз консультировался у него, тот отвечал с готовностью и в разъяснениях бывал пространен. И первые недели на новом месте прошли для Андрея комфортно и спокойно, ничем не предвещая грядущих бурь и страстей.

6

Как, наверно, и большинство простых смертных, далеких в своей повседневности от таинственных для непосвященного издательских дел, Андрей туманно представлял, чем ему предстоит заниматься, да и вообще, как выяснилось, слабо знал, какая роль в рождении книги принадлежит типографии, а какая – издательству. Поэтому то, чем его загрузили на первых порах, а именно – чтение самотека, то есть рукописей, присланных самодеятельными авторами, – он по наивности и счел основной обязанностью редактора.