Олег Лукьянченко - Провинциздат

Когда он позднее размышлял об этом, ему вспоминался забавный эпизод из армейского периода. В пору его службы в Сибири, по осени прислали в часть новобранцев из Закавказья, которые едва-едва да и то не всегда понимали по-русски (в просторечье «чурок»), ну, и как положено молодым, больше всего гоняли их по нарядам, в которых требовалась рабсила. И вот однажды приехавший в поднятую по тревоге часть генерал из округа с изумлением обнаружил в опустевшей казарме трех горцев, старательно надраивающих швабрами полы. На гневный вопрос генерала, почему они заняты таким неподобающим воинам делом, один из бойцов гордо ответил:

– Трэвога, товарыш гынерал!

Вот и Андрей, подобно тем солдатикам, что главным воинским делом считали мытье казарменных полов, поначалу ошибочно решил, что основная забота редактора – чтение самотека. В действительности же кровная обязанность редактора состояла в том, чтобы сдавать рукописи, причем не какие-нибудь, а плановые.

Материальное благополучие издательства, а, следовательно, и каждого сотрудника определялось выполнением плана. Типография была своего рода топкой издательского паровоза, ненасытное жерло которой постоянно требовало рукописей. Производственный отдел можно было уподобить кочегару, шурующему в топке, поддавая в нее уголька, ну, а редакторам отводилась как бы роль шахтеров, отделяющих горючий материал от пустой породы и выдающих его на-гора. Если же обойтись без аналогий, технологическая процедура выглядела примерно так: будущая книга в виде машинописного оригинала (или расклейки при переизданиях) попадала на редакторский стол. Редактор прочитывал ее, доводил до кондиции и подписывал в набор, затем она поступала в корректорскую на вычитку. Там из нее вылавливали последних «блох» и в окончательно обеззараженном от всяческих ошибок виде отправляли на техническое редактирование, где из машинописного оригинала делали, условно говоря, макет будущей книги, соединяя текст с художественным оформлением, что готовилось параллельно в соответствующем отделе; после чего все это вместе взятое отсылалось в типографию, где к делу приступали наборщики.

Далее наступал этап корректуры. Набранный текст возвращался для проверки в издательство, но оттуда не сразу вновь попадал в типографию. Нет, прежде его представляли в особую организацию, которая на профессиональном жаргоне называлась странным словом «лито». Точную этимологию его Андрею установить не удалось. Официально учреждение именовалось крайлитом, а еще более официально – краевым управлением по охране государственных тайн в печати, но в обиходе произносили просто «лито», образуя производные слова «литовать», «литовцы» – последнее обозначало не жителей братской прибалтийской республики, а работников крайлита, или, если употребить вовсе уж просторечное, полулегальное и даже, по чьему-то мнению, не вполне приличное словечко, – цензоров. Там на корректуре ставился штамп «разрешено», и она, пройдя через руки техреда, вновь направлялась в типографию. Этим завершался этап, который в выходных сведениях маркируется: «подписано в печать». Сверстанный текст совершал еще один челночный рейс: типография – издательство – типография, но уже без захода к «литовцам» – это называлось сверкой. Наконец, книгу печатали, в издательство поступал сигнальный экземпляр, его подписывали на выход в свет, и на этом издательство расставалось со своим детищем, и оно из типографии поступало в распоряжение книготорговли.

Всю эту громоздкую систему Андрей освоил, разумеется, не за один день, да и то не в полном объеме, ну, а сперва она и вовсе казалась ему дремучим лесом, поэтому, когда Цибуля как-то в коридоре спросил его, что он собирается сдавать в ноябре, Андрей только недоуменно пожал плечами. Тогда-то главред и объяснил ему, что прежде всего требуется от редактора.

7

И второй месяц службы Андрея в Провинциздате прошел тихо-мирно, хотя обе дамы уже вернулись из отпусков. Позже он предположил две тому причины: первая – та, что они чуть-чуть отдохнули друг от дружки, а вторая – то, что их темперамент как-то сдерживался присутствием нового человека.

Рабочий день начинался в восемь тридцать. Почти каждое утро у входа Андрей сталкивался с директором. Он не сразу понял, с какой целью начальство торчит в дверях на манер швейцара. Целей, как выяснилось, было две: выдача ценных указаний рабочему классу в лице грузчиков и попутно контроль за своевременным прибытием на службу подчиненных.

Андрей несколько раз опаздывал на три-пять минут, и директор, сухо поздоровавшись, демонстративно посматривал на часы, а когда Андрей однажды явился аж в без десяти девять, потребовал объяснений.

– Транспорт плохо ходит, – пожаловался Андрей.

– Мой сын тоже в микрорайоне живет, а успевает на работу вовремя.

– Ну, значит, ему больше везет, – высказал гипотезу Андрей, чтобы что-то ответить.

Впоследствии он узнал, что директорскому сыну и впрямь везло больше, поскольку ездил он на собственной машине.

Считая разговор законченным, Андрей направился в свою редакцию, на ходу вяло недоумевая: какая разница, во сколько он пришел на работу, если, во-первых, никто за него ее не сделает, а во-вторых, нет никакой гарантии, что, придя вовремя, он сразу начнет заниматься делом, а не…

Ну да, конечно, пришедшие, судя по всему, в срок коллеги все обретались на своих местах, но, кроме Туляковшина, согнутого над столом и сосредоточенно водящего пером в одной из многочисленных своих тетрадей, никто делом не занимался.

Лошакова, склонившись над зеркальцем, самозабвенно драла щеткой волосы, готовя монументальный начес; Трифотина возбужденно-просительным тоном убеждала кого-то в телефонную трубку:

– Я вас оч-чень, оччень хорошо помню. Я сразу подумала – какая интеллигентная женщина (хотя в слове «какая» ни одного «ч» не было, причмокивающий призвук слышался и в нем). – Пауза. Неонилла Александровна выслушивает невидимую собеседницу с каменеющим лицом, потом восклицает: – Вы умница, но эмоциональная умница. Всего вам доброго. – Яростно грохает трубку на аппарат – и сквозь зубы с ненавистью: – Д-дура! (Чмок.)

Андрей отпускает всем официальное «здравствуйте» и погружается в первую свою плановую рукопись, которую надо сдавать.

Это так называемая поэтическая кассета молодых авторов, и уже заголовок первой из будущих книжиц – «Копны света» – настораживает и отвращает от дальнейшего чтения, напоминая о хрестоматийном: «А почему вы думаете, что мои стихи плохие?» – «Что ж я – других не читал?». Предощущение неотвратимой скуки оправдывается с избытком; Андрей застревает на очередном «трактористы поют, комбайнеры поют, прославляют наш радостный труд» и озадаченно выходит покурить на лестничную площадку.