Олег Лукьянченко - Провинциздат

Не замечая автобусной давки и тряски и опаздывая уже минут на сорок, он возбужденно размышлял: раз такие видные критики (их имена были известны Андрею без добавления членского титула) высоко оценили его рассказы и такое знаменитое издательство готово выпустить его сборник да еще и предлагает увеличить объем, если все так здорово складывается у него в столице, то, стало быть, провинцеградские издатели, его земляки, почтут для себя за честь – ну ладно, это чересчур громко сказано, пусть так: сочтут уместным и даже резонным тоже выпустить его книжку, хотя бы небольшого объема: понятно, что местные масштабы не позволят сразу солидную. Переходя на практические рельсы, продолжал рассуждать Андрей, надо предложить часть рукописи родному, так сказать, издательству…

Андрею казалось, что он рассуждает вполне логично. Тогда он почему-то не сопоставил своих рассуждений с выношенным мнением о подонских письменниках, как о сочинителях «чего изволите», трафаретнейших и скучнейших, а коль они именно таковы, следовало бы предугадать, что рецензии, рекомендующие его как незаурядного автора, должны были скорее насторожить начальство, нежели расположить к необычному подчиненному… Но в тот момент он, эйфорически настроенный, почему-то простодушно полагал, что радость от его успеха охотно разделят коллеги… Нет, ему так и не удастся, наверно, никогда избавиться от этого бесхитростного и детского по сути представления, что все окружающие бескорыстно хотят ему добра, как и от неустранимой привычки с доверием относиться ко всем не- и малознакомым людям до тех пор, пока они не дали веских оснований к противному; и этот его наивный эгоизм, который другие многие привыкли скрывать, нередко настраивал собеседников Андрея против него. Андрей знал, что следует маскироваться напускной скромностью и смирением, но это ему редко удавалось, ибо лицедеем он был, видимо, неважным, а если удавалось, то тут, пожалуй, получалось то уничижение, что паче гордости. А между тем в такой форме поведения не было гордыни и желания подчеркнуть свое превосходство, а лишь естественное и так располагающее в других (до чего же ныне редких!) ощущение прирожденного и доброжелательного равенства между всеми людьми – равноуровневости, как определил бы это Андрей. Во всяком собеседнике, какое бы место в любой иерархии тот ни занимал, Андрей изначально видел равного себе и не сомневался во взаимной симпатии, чистосердечии, доброжелательности, наивно не беря в расчет, что тот может смотреть на эти вещи совсем иначе. И частенько случалось, что Андрей подставлялся, самораскрывался перед теми, кто не только, по определению, что называется, не мог быть ему союзником, но и изначально оказывался врагом…

К удивлению Андрея, директор весьма холодно и незаинтересованно отнесся к его предложению. Он не ответил четко ни да ни нет, но равнодушно заметил, что надо рукопись отдать в редакцию, то есть Камиле Павловне, и если она (то есть рукопись) добротна, то…

– Хорошей книге мы всегда дадим зеленый свет и найдем место в плане, – туманно-оптимистически завершил разговор директор. Оглянувшись в дверях, Андрей опять обратил внимание, что шеф сосредоточенно двигает под столом ногой. «Что он там трет?» – недоуменно подумал он, закрывая дверь.

Лошакова же восприняла Андрееву рукопись как личное оскорбление. Ну, может быть, чуть менее остро – скажем так: с раздраженной неприязнью, а чем она была вызвана, Андрей понял еще не скоро. Что-то бурча себе под нос, она запихала две довольно тонкие папки (первый и второй экземпляр – как положено) в свой шкаф, куда они втиснулись с трудом, замутив солнечный столб густым роем пыли.

2

С подыспорченным слегка настроением Андрей занялся рукописью Казорезова, которую не мог осилить уже несколько дней. В отличие от известного Андрею «Зацветающего луга», выполненного, условно говоря, реалистическими средствами, новая работа Анемподиста претендовала быть отнесенной к разряду, говоря еще более условно, научно-фантастических сочинений, адресованных подросткам, и носила весьма озадачивающее название: «Ломбард-1». Андрею немало пришлось поскрипеть извилинами, чтобы гипотетически восстановить изощренный ход ассоциативного авторского мышления, обусловивший загадочное заглавие книги. Дело в том, что двенадцатилетние герои Анемподистовой «фэнтэзи» назвали так не что иное, как изготовленную ими машину времени – с целью навестить своего прадеда и спасти его от гибели в схватке с беляками. Внешне, по описанию сочинителя, «Ломбард-1» представлял собой обыкновенный мопед, правда, летающий и оборудованный телеэкраном с тумблерами, передвигая которые можно было перенестись в какое угодно время. Что ж, придумка не слабая, но почему все-таки ломбард? Контекст подсказывал, что соответствующее предприятие бытового обслуживания тут ни при чем, авторские же пояснения лишь мимоходом касались значения этого названия, и вытекало из них, что подразумевался какой-то всем известный герой-освободитель давнего времени, чуть ли не сподвижник и наследник знаменитого Спартака. Но хоть убей, не вспоминался Андрею ни один более или менее известный исторический персонаж с таким именем. И вдруг его осенило: уж не воинственное ли племя лангобардов имел в виду Казорезов?.. Где-то что-то когда-то о них услышал, затем один слог память утратила – и получился из лангобарда ломбард. Собственно, исторически тоже ведь так случилось: ломбард отпочковался от Ломбардии, а та, в свою очередь, получила имя от лангобардов – так что этимология обоих слов была родственной. Но неужто Анемподист не сообразил, что ломбард это прежде всего ломбард. А может, он и не знал, что это такое?.. Ну уж!.. Хотя полностью не исключено. Впрочем, он ведь не только в случае с названием не снисходил до мотивировок. Их отсутствие было, пожалуй, конституирующим признаком сочинения, изучаемого Андреем, как, кстати, и предыдущего, прочитанного десять лет назад. Да эти ляпы, несуразности и глупости и перечислять заморишься!..

«Ну и бред!» – пометил Андрей на листке, куда он выписывал авторские перлы, – и отодвинул рукопись. Пора было передохнуть.

3

За время перекуров Андрей постепенно изучил топографию издательства, что было делом несложным, так как занимало оно весьма ограниченное пространство. Полутемный коридор длиною метров двадцать и шириною около двух напоминал ему переход на захудалом суденышке где-нибудь в отдаленном закоулке трюма, так что, слоняясь по коридору или стоя там, он довольно скоро перевидал практически всех сотрудников Провинциздата.

Первая дверь «по правому борту» скрывала апартамент главного редактора Цибули, откуда всегда тянуло застойным никотиновым чадом. Вторая вела в тесную и душную комнатушку массово-политической редакции, где на площади примерно в шесть квадратных метров ютились трое: седовласый ветеран Егор Иванович Цветиков, специализирующийся на военно-патриотической литературе, и две немолодые курящие редактрисы, которые в порядке знакомства перекинулись с Андреем в коридоре несколькими малозначащими фразами. В облике одной из них, Викентьевой по фамилии, с первого же раза увиделось Андрею нечто змеиное: сухопарое тело ее как-то неприятно изгибалось, за стеклами широких очков глаза расплывались, казалось, чуть ли не в размер стекол, и даже вроде какой-то зябкой сыростью повеяло на него во время разговора. Вторая, Кравец, – помоложе, с широким, малинового румянца лицом, – поразила Андрея своей походкой – косо стремительной – от стены к стене ее швыряло – и сгорбленной, причем то, что выглядело горбом, помещалось не на спине, а ниже, – и судя по всему, именно эта тяжесть качала ее из стороны в сторону и, что называется, заносила на поворотах. Заговорив в первый раз с Андреем, она побагровела от смущения и произнесла нечто невразумительное, на что Андрей не нашелся с ответом, а лишь улыбнулся растерянно и дружелюбно.