Олег Лукьянченко - Провинциздат

– Это же фантастика, это все можно, для детского возраста, патриотическое воспитание, любовь к родному краю, никто не забыт и ничто не забыто, сионистская пропаганда, память отцов и дедов, проливали кровь, сам Игорь Котяшов одобрил, главный специалист по детской литературе, читал детям отрывки, всем нравится, нечего тут… – веер защелкнулся, обозначая паузу.

Андрей попытался все-таки что-то объяснить:

– Видите ли, Анемподист Захарович, все можно, говорите вы, – это не совсем так. Да, конечно, можно ввести любой, самый невероятный допуск как условие игры, принимаемое без доказательств, хотя и в этом случае тот крайний примитив, который берете вы со своим мопедом-телевизором для путешествий во времени, мне представляется сомнительным в глазах современного подростка, но пусть, пусть мопед, допустим, что это право автора. Но дальше-то – автор должен соблюдать им самим установленные правила?.. Если уж герои ваши грохнулись со своим мопедом из поднебесья на землю, то как-то ж объяснить надо, почему они целы и невредимы остались?..

– Это же фантастика! – завопил Анемподист, щелкнув веером.

– Фантастика не означает бессмыслица, – сникшим голосом возразил Андрей, убеждаясь, что дальнейший разговор бесполезен.

– Что, Котяшов меньше вас понимает? – с многозначительным напором повысил голос Казорезов.

– Рукопись надо готовить на контрольное рецензирование в Главк, – заражаясь, видимо, Анемподистовой логикой, невпопад ответил Ан-дрей.

– Ну и посылайте, я этих рецензий не боюсь.

На том «беседа» и кончилась.

Андрей отправил рукопись в столицу, в полной уверенности, что ни один нормальный специалист не решится рекомендовать к изданию невнятную белиберду под заглавием «Ломбард-1».

5

Пока рукопись Казорезова анализировалась в высоких инстанциях, а Андреева исследовалась тараканами в лошаковском шкафу, отношения Андрея с заведующей постепенно портились и становились все напряженнее. Первая стычка вышла из-за книжицы молодого прозаика Корзинкина. Книжица состояла из армейской повестушки, уже печатавшейся и в журнале и в прошлогоднем коллективном сборнике, и нескольких рассказиков лирического свойства. Так как основная часть будущей книжки уже была отредактирована, Андрей решил не утруждать себя дальнейшим вмешательством в текст: стилистически все выглядело гладенько, к тому же и Дед покровительствовал автору, да и не хотелось собрату-начинающему вставлять палки в колеса – рукопись и до Андрея лет пять мурыжили в редакции. Однако Лошакова почему-то возмутилась и потребовала кропотливой работы с автором.

Андрея ее требование удивило несказанно: дело в том, что редактором коллективного сборника, в котором год назад печаталась повесть, была она сама, и значит, Андрей должен был «улучшать» тот самый текст, который одобрила и подписала в печать его начальница. «Типичный образец женской логики», – подумал Андрей и заметил вслух, что довольно странно с ее стороны добиваться от него, чтобы он «работал» с автором над текстом, который совсем недавно вышел в свет с фамилией Лошаковой в выходных сведениях. Камила Павловна, однако, не усмотрела никакого противоречия в своем поведении. Оказывается, коллективный сборник составляла и готовила к изданию Неонилла Александровна, а поскольку какими-то там инструкциями запрещалось составителю быть одновременно и редактором, в выходных сведениях фигурировала в качестве редактора Лошакова, хотя фактически редактировала сборник Трифотина, а она, как все знают, человек недостаточно добросовестный. «Еще более странно, – подумал Андрей, – коли это так, как она говорит, – кто же ей мешал еще год назад заставить Неониллу Александровну сделать то, что положено, по мнению Камилы Павловны, и почему теперь это должен делать он?»

В возникшем споре они так и не пришли к компромиссу: Андрей наотрез отказался выполнить лошаковские требования (весьма, надо сказать, нелепые), и тогда она сама вступила в переговоры с автором. Тот безропотно выполнил все ее указания, видимо, на личном опыте зная, что так спокойнее и надежнее.

Еще на несколько градусов прохладнее стали отношения Андрея с Лошаковой, когда он, озадаченный тем, что его рукопись второй месяц маринуется в шкафу, самостоятельно занялся подыскиванием рецензентов. Первый, к кому он обратился, был Мурый – один из немногих известных довольно широко авторов «среднего» поколения. Мурый специализировался на детективах, но не развлекательных, что не поощрялось, а упирающихся в так называемую нравственную проблематику. Что это такое, толком никто не знал, практически же задача ставилась так: разоблачение преступника следовало провести не просто как разрешение занимательной головоломки, в духе всяких там Агат, а непременно с воспитательными целями, чтобы еще раз подтвердить, что убивать, красть, быть жадным, завистливым и т. п. нехорошо. То есть все, что в свое время писал Пушкин о Булгарине, в полной мере применимо было к сочинениям детективщиков этого направления, равно как и знаменитая чеховская фраза о конокрадах. Разумеется, такой подход к разработке сюжета вел к утрате занимательности, но для издателей и тех, кто их курировал, воспитательная сторона была несравненно важнее, поэтому Мурый постоянно и похвально отмечался соответствующей критикой, преуспевал выше среднего – один из его романов даже экранизировался в столице. На вкус Андрея, Мурый писал скучновато и тускло, но сам производил благоприятное впечатление интеллигентным видом и манерами (благообразие, степенность, рассудительность, благородная седина в длинных кудрях, широких бакенбардах и плотной бороде).

Романы его, при всей стереотипности ситуаций и персонажей, не несли печати явной конъюнктурности, а за выдуманными коллизиями просвечивали, хотя и не очень отчетливо, фрагменты реальной жизни – так что на фоне общей массы бойцов пресловутого эскадрона Мурый стоял несколько особняком, поэтому Андрею казалось, что ему он мог бы без внутреннего сопротивления доверить свою рукопись, если тот согласится взять ее на рецензию.

Мурый отнесся к Андреевой просьбе благосклонно, но когда Андрей рассказал об этом Лошаковой, новость почему-то вызвала ее недовольство, впрочем, пока не слишком явное, потому что она все-таки дала рукопись Мурому, хотя и проворчала что-то себе под нос.

6

Несмотря на продолжающееся похолодание в отношениях Андрея с Лошаковой, все же атмосфера Провинциздата пока не очень его подавляла. Работа эта была ему внове, рабочий режим его, отвыкшего от строгого распорядка дня, дисциплинировал, к тому же после года слу-чайных заработков он имел хоть и мизерную, но постоянную зарплату (как-то после аванса он в шутку сказал Трифотиной: «Давно я такой суммы в руках не держал».); кроме того его интриговала сама непривычная обстановка внутрииздательской жизни. Он чувствовал себя инородным телом в давно сложившемся коллективе, где, видимо, существовали старые взаимные симпатии и антипатии, неизвестно (для него) чем вызванные, скрытое взаимодействие магнитных полей, сил притяжения и отталкивания, – но сам он никак не ощущал их влияния, чувствовал собственную маргинальность и находился до поры до времени в положении стороннего наблюдателя.