Олег Лукьянченко - Провинциздат

Шрайбер представил собранию фолиант «Применение веточного корма в коневодстве» и пожурил оформителей за размытость фотографий.

Больше всех книг выпустила редакция детской и художественной литературы: три сборника подонских поэтов, монографию Бельишкина о творчестве Индюкова под названием «Партийная стойкость» и последнюю повесть Самокрутова, действие которой происходит в болгарском санатории, где восстанавливающий здоровье после операции герой-писатель (alter ego автора) проводит время в дискуссиях с американским советологом о преимуществах социалистического строя.

По поводу чуть ли не каждой книжки Лошакова, как и все выступившие раньше, тоже высказывала недовольство художникам, но никто ни ползвука не проронил о содержании выпущенных книг – можно было предположить, что каждая была бы совершенством, если б не погрешности в оформлении.

Затем, как бы обобщая сказанное до него, выступил главный редактор Цибуля. Говорил он обстоятельно, размеренно, складно, Андрей слушал его внимательно, но в результате поймал себя на ощущении, что ничего не может понять. Парадокс Цибулиной речи заключался в том, что каждая фраза в отдельности казалась вполне осмысленной, две стоящие рядом выглядели логически взаимосвязанными, а все выступление в целом воспринималось как совершеннейшая белиберда.

Подвел итог директор, заявив, что, по его мнению, все новые книги найдут своего читателя.

Андрей решился высказать свое недоумение вслух:

– Как же так? – попытался выяснить он. – Мы говорим о качестве книг – но ведь они, насколько я понимаю, издаются для читателей, – значит, о качестве их можно говорить только после – когда они будут прочитаны, вызовут какие-то отклики, оценки критиков – только тогда можно будет судить, удачной получилась книга, или не очень удачной, или совсем неудачной… Ну вот представьте, допустим, швейную фабрику: сшили там костюм, решили, что он хороший, – а никто не покупает и носить не хочет – какое ж тут качество?..

Андрея дружно затюкали.

– Мы идеологическая организация, а не какая-нибудь фабрика! – возмутилась Монахова.

А Шрайбер, кажется, впервые обратил на Андрея внимание и снисходительно процедил:

– Ну да! Будем мы ждать, пока критики напишут, – у нас квалифицированный редакторский состав – что ж мы, сами не можем определить качество? Нам надо итоги соцсоревнования подводить, премию рассчитывать, передовиков поощрять…

И действительно – после Дня качества специальная комиссия, сплошь состоящая из начальства, подвела итоги. Победителем опять назвали Цветикова – главный критерий оценки прозвучал так: «Он больше всех сдал рукописей и не допустил сверхнормативной правки». Что это обозначает, Андрей понял еще не скоро. Но он из любопытства полистал одну из цветиковских книжек и обнаружил там такие перлы (типа «пуля подкосила ему ногу» или: «входя во все нужники города, комендант работал в тесном контакте с народной властью»), что не мудрено было догадаться: со стороны редактора не то что сверхнормативной, а пожалуй что, и никакой правки допущено не было…

Единственным, кто поддержал Андрея (правда, уже «в кулуарах»), оказалась, как ни удивительно, старший корректор Сырнева.

– Правильно вы сказали, Андрей Леонидович, – шепнула она ему в коридоре. – Нашли передовика – Цветиков! Да я несколько блокнотов исписала цитатами из его работ. Приходите как-нибудь почитайте – со смеху умереть можно. Ему не редактором быть, а… – Она запнулась. – Короче, безграмотный человек… – Сырнева вдруг почему-то покраснела, замялась и убежала к себе.

Чего это она разоткровенничалась, подумал Андрей, то вроде как обиделась тогда из-за Ильича, а теперь в союзники, что ль, набивается… Но размышлять на эту тему охоты особой не было. Женские эмоции. Сегодня туда, завтра сюда…

11

Вскоре после Дня качества проводили собрание о ближайших перспективах: наступающий год обещал быть тяжким по части памятных дат, в частности восьмидесятилетний юбилей ГПК приближался. Кончина классика вызвала в прессе небывалый расцвет скромного доселе жанра некрологов. Ими несколько недель подряд заполнялись полосы газет, даже весьма далеких от литературы. И вот теперь главный ГПКвед Крийва, собравший целый том этих некрологов, решил придать им форму книги. Учитывая ответственный характер работы, редактировать ее доверили самой Лошаковой.

Ответственность за этот труд усугублялась еще и тем обстоятельством, что его подготовку взял на контроль краевой генсек Золотющенко; сборник, кстати, и открывался трехлистовой статьей за его подписью (сочиненной, как говорили, тем же Крийвой), так что Лошакова с ГПКведом чуть не каждый день сидели в редакции, что-то горячо обсуждали, иногда ссорились, потом мирились – творческий процесс развивался бурно. Как вдруг в самый разгар его, когда дело споро катилось к завершению, здешнего генсека метрополия низвергла, прислав нового наместника; и апкомовские идеокураторы, долго не раздумывая, велели не медля рассыпать набор почти законченного труда. Крийва, впрочем, сориентировался быстро и на освободившееся место в плане воткнул прошлогоднюю свою монографию «Рядом с гением», но редакторский пыл Лошаковой оказался потраченным впустую, и она несколько дней не могла оправиться от потрясения, что стоило вдребезги разбитой цветочной вазы и оборванного телефонного шнура, на восстановление которого безотказному мастеру Туляковшину пришлось убить весь послеобеденный остаток рабочего дня.

12

Однако случившуюся драму затмило последовавшее вскоре событие подлинно трагическое: вопреки оптимистическому прогнозу Трифотиной, второй по рангу подонский классик и лауреат Самокрутов, на год пережив главного, отправился догонять его на пути в мир иной.

Провинциздатские верхи обуяла лихорадочная траурная суета: перебежки из кабинета в кабинет, телефонное выяснение подробностей: когда, как, почему, что, на чем ехать… Часам к одиннадцати подрулил «рафик» писательской организации и увез в поместье на похороны – дира, Цибулю, Лошакову, Монахову, Викентьеву; Трифотиной места не хватило, и она, разбавив скорбную мину выражением злобной обиды, собрала свои оклунки и, не прощаясь, удалилась в неизвестном направлении. Андрей остался вдвоем с Туляковшиным; никто из них не выказывал желания обсуждать новость – каждый углубился в свою работу.

Андрея ожидал очередной «кирпич», на этот раз принадлежащий перу Фрола Фролыча Кныша – того самого, кого Лошакова восхваляла за проникновенное изображение лошадиной жизни. Предчувствуя нечто в казорезовском роде, Андрей с тоской начал перелистывать первую повесть под названием «Бедная кобыла Лиза». Но оказалось, что, несмотря на нелепое название, повестушка вполне читалась, более того, лошадиное житье-бытье героини излагалось с явным знанием материала и безыскусной задушевностью. Дочитав повесть, Андрей поневоле смягчился к автору, но следующий текст, где действовали не только лошади, но и люди, вернул его к первоначальному состоянию. Человеческие фигуры на лошадином фоне выглядели манекенами, а если кто-то из них пытался ожить, автор спохватывался и старательно жизненные приметы у них вытравливал, добросовестно добиваясь их четкой полярности в координатах плюс и минус. Чувствовалось, что когда-то Кныш не лишен был писательского дара, но жесткая нацеленность на то, «как надо» писать, почти напрочь уничтожила его творческие задатки – лишь в лошадиной теме сохранив их остаток.