Олег Лукьянченко - Провинциздат

Чтобы ответить на этот вопрос, Андрей погрузился в пособия по авторскому праву и всякие типовые положения об издательской деятельности. Поначалу он всерьез и с уважением отнесся к этим документам, но чем глубже вникал в канцелярские премудрости, тем сильнее его охватывало недоумение и он осознавал, что не может ничего осмыслить в этой абракадабре. Статьи и параграфы формулировались таким образом, что положение, уясненное, казалось бы, Андреем в од-ном разделе, полностью опровергалось в другом, и с точки зрения простой логики ситуация создавалась неразрешимая. Обдумав этот казус, Андрей пришел к выводу, что тот, от кого зависит применение этих установлений, получает возможность в одном случае поступить так, а в другом эдак, в целом же все зависит в конечном счете от его желания. Сегодня назову этот предмет белым, завтра – черным – и буду прав и в том и в другом случае. Почему?.. Потому что решение за мной. Другими словами, занудливые, невыговариваемые, юридические безупречные конструкции нормативных документов санкционировали полный произвол хозяев издательства, автор же оказывался в положении просителя или, в лучшем случае, бедного родственника.

«Но как же так? – не хотел соглашаться Андрей: – Хвалебные отзывы из центрального издательства; две одобрительные рецензии авторитетных здешних прозаиков – и все рушится лишь потому, что редактриса так возжелала?..»

Поразмыслив, он решил изменить тактику. Что ж, раз Лошакова требует доработки, выполним это требование – трудно разве!.. И он забрал свою рукопись, когда увидел, что Казорезов возвратил ее Лошаковой. Кстати, его рецензию она не показала Андрею.

О, что это были за муки! Писалось все вроде гладко и легко, но как противно было самому перечитывать насочиненное про злополучного отца, жизни не представляющего без работы в поле, и безупречно морального жениха, не осмеливающегося прикоснуться к невесте, пока не отшлепнулся штамп в паспорте… Как тошно было править эти мертворожденные абзацы! Но получилось как будто бы так, как хотела Лошакова. Что же она придумает теперь?..

Через месяц он закончил «доработку» и вновь вручил многострадальную папку Лошаковой, не сомневаясь, что та (папка) займет штатное уже, можно сказать, гнездо в шкафу, и строя на этом предположении расчет в дальнейшей борьбе за пробивание к печатному станку.

17

Расчет, казавшийся Андрею достаточно тонким, заключался в следующем: ковыряясь в пособиях по авторскому праву, он отыскал зацепку, которая в сложившейся ситуации могла сыграть ему на руку. Был там пунктик относительно доработки рукописи по замечаниям редактора: сдав доработанную рукопись, автор вправе был получить ответ в течение месяца. Если же этот срок издательством не соблюдался, рукопись считалась одобренной, и, значит, включение в ближайший план выпуска по закону ей обеспечивалось. Андрей не сомневался, что Лошакова не уложится в месячный срок, стало быть, по истечении такового он сможет потребовать включения рукописи в план. Что же касается казорезовской рецензии, то ему о ней ничего не известно, к тому же по закону она и вообще лишняя, так что незачем и вспоминать о ее существовании. Всучив доработанный текст Лошаковой, он успокоился и решил весь месяц проявлять выдержку и сосредоточиться на повседневных делах.

Первым из них была работа с Бекасовым.

Андрей осилил наконец его тридцатилистовую юбилейную рукопись и подготовился к разговору с автором. К облегчению Андрея, вещей, вызвавших полное его неприятие, оказалось немного, хотя в целом книга получалась чересчур разноуровневая и разномастная. Вместе с повестями и рассказами бесспорно удачными Бекасов насовал туда, по-видимому, все, что наскреб по своим домашним сусекам. Создавалось впечатление, что автор, полагая себя законченным классиком, замыслил нечто вроде однотомного полного собрания сочинений: чего только не лежало в толстенной папке – очерки о колхозных передовиках и к юбилейным датам славных коллег-земляков, юморески и исторические заметки, наброски автобиографии и воспоминания о друзьях поэтической юности; литературоведческое эссе «Мой Пушкин», где с пылом неофита провозглашались «открытия», совпадавшие с откровениями на ту же тему из школьного учебника… Вся эта разнородная масса и внешне выглядела соответствующим образом: экземпляры первые, вторые и совсем слепые, расклейка, рукописные вставки, пожелтевшие вырезки из районки, страницы с жирными пятнами, жеваные, покоробленные, мятые, белые, серые, розовые… Винегрет, каша, ирландское рагу. Автор, вероятно, настолько уверен был в собственной гениальности, что считал счастьем для любого редактора привести хотя бы в относительный порядок всю эту мешанину.

И все же несомненная талантливость безалаберного автора заставляла смириться с его неряшливостью, и Андрей, преодолев досаду, скомпоновал из этой аморфной массы неплохую книгу.

И вот теперь предстояло убедить Бекасова избавить ее от явного балласта.

Вопреки ожиданиям, Бекасов оказался несравненно покладистее Казорезова. Он сразу согласился убрать очерки о передовиках, кое-какие «мемуары» и даже «своего Пушкина». Тогда Андрей, не ожидавший столь легкого успеха, решил закрепить его, убедив автора выкинуть из будущей книги и два «юбилейных» очерка – о Самокрутове и Калиткине.

– Знаете, Мартын Николаевич, на мой вкус, прозаик Бекасов пишет значительно лучше Самокрутова и Калиткина.

– Я тоже так считаю, – с важностью и без тени смущения принял лестное заявление Андрея Бекасов.

– Ну вот, – взял быка за рога Андрей, – и поэтому мне было немножко странно читать ваши славословия в их адрес. Ведь, представьте, вашу книжку откроет кто-нибудь лет через пятьдесят. Кто такой Бекасов, ему понятно, а вот почему он поет дифирамбы каким-то давно забытым творцам – это ему трудновато будет понять. Как вы считаете?

– Может, ты и прав, – глубокомысленно изрек Бекасов и пообещал подумать над предложением Андрея.

В общем, разговор завершился к взаимному удовольствию, и Андрей с облегчением понял, что особых проблем с бекасовской книжкой возникнуть не должно.

Вторая работенка выпала попротивней – очередная кассета молодых дарований. «Да что у них здесь – питомник какой, что ли?» – тоскливо подумал Андрей. Видимо, в его невольной гримасе Лошакова углядела перспективу нежелательной дискуссии и решила подсластить пилюлю:

– Мы с вами, Андрей Леонидович, вместе будем работать: двух поэтов я возьму, двух – вы.

Куда тут было деваться!

Одним оказался преуспевающий уроженец подонского хутора, ставший столичным жителем, – тот самый любимый ученик Егора Александровича, что при личной встрече простодушно объяснит Андрею способ сделать карьеру в поэзии. Вторым – некий Виктор Жмудель, бывший комсомольский секретарь Подонска. Оба не первый год обивали издательские пороги, обросли кучей рецензий и рекомендаций – в том числе главковских. Андрей понял, что у него не будет веских оснований «завернуть» этих поэтов и придется так или иначе выпускать их в свет.