Ахмед Рушди - Кишот [litres]

– Нет, это сокращение, латинские SPI, – пояснил доктор Фред, – компания “Смайл фармасьютиклс” из Атланты. У них еще есть свой бренд, InSmile. “С улыбкой”, так сказать.

– Отправлено улыбкой, – пробормотала девушка.

– Простите, вы что-то сказали?

– Нет-нет, ничего, – заверила доктора Салма.

День труда. Путешествие в Долину Любви пока подождет, сначала надо разобраться с отвратительным случаем в туристическом лагере. Кишоту было свойственно думать, что каждый, кто обращается к нему, делает это из дружелюбия, и он приветствовал всех незнакомцев любезной и (как правило) обезоруживающей улыбкой, а потому, когда на озере Капоте молодая белая женщина необъятных размеров в джинсовом комбинезоне, с волосами, собранными в небрежный пучок, решительным шагом приблизилась к колченогому столику, на котором они с Санчо изучали карту с недавно оставленным на ней птичьим знаком, Кишот поднялся и даже слегка поклонился гостье. Он уже намеревался, как, по его мнению, предписывали правила вежливости, произнести маленькую приветственную речь, но женщина перешла в наступление:

– Что это такое? – спросила она, тыкая пальцем в карту. – Вы здесь что, разрабатываете свои планы?

– Мы такие же путешественники, как и вы, – сдержанно ответил Кишот, – вполне естественно, что нам надо разработать маршрут по карте.

– А где ваши тюрбаны и бороды? – не унималась дама, махнув рукой в его сторону; ее палец гневно указывал прямо на Кишота. – Ваш народ носит тюрбаны и бороды, верно? Вы специально сняли их и побрились, чтобы одурачить нас всех, да? Тюрба-ны! – медленно повторила она, крутя ладонью вокруг головы.

– Думаю, что не погрешу против истины, если скажу, что ни разу в жизни не надевал тюрбан, – ответил Кишот с долей недоумения в голосе, что крайне не понравилось его собеседнице.

– Вы выглядите как подозрительные иностранцы, – сообщила белая женщина, – и изъясняетесь как иностранцы.

– Подозреваю, что в лагере на озере Капоте крайне мало местных жителей, – пояснил Кишот, по-прежнему улыбаясь все более неуместной улыбкой. – Сюда приезжают туристы, верно? Вы, должно быть, сами прибыли издалека?

– Это просто что-то. Ты спрашиваешь меня, откуда я приехала?! Ща отвечу откуда. Я из Америки. А вот как ты здесь оказался, большой вопрос. Для тебя здесь нет места! Ты не должен был пройти паспортный контроль. Как тебе удалось въехать? Ты похож на человека, чья родина в списке стран, гражданам которых въезд в Соединенные Штаты запрещен. Тебя мексиканские нелегалы провели? Что ты ищешь в Америке? Какова твоя цель? Эта карта. Мне она не нравится.

Тут в разговор вмешался Санчо, горячий, как все юнцы.

– Мадам, – сказал он (по крайней мере, ему удалось вежливо начать), – не могли бы вы сделать одолжение и перестать лезть в наши дела.

Его слова подлили масла в огонь. Женщина повернулась к Санчо и ткнула обличающим пальцем в его сторону.

– Ща и о тебе скажу пару слов, – начала она. – Такое впечатление, что ты все время куда-то исчезаешь, потом возвращаешься, а машина ваша все время на месте, не ездит никуда. Откуда ты взялся? Куда шастаешь? Кто знает, сколько вас, на хрен, таких незаметных еще рыщет поблизости – появляется, исчезает, скрывается? Для меня ты выглядишь подозрительно. Явно что-то затеваешь. Хоть с головы до пят в “Джей Крю” вырядись, меня не обманешь.

Возле них уже собралась небольшая толпа зевак, которая заметно росла по мере того, чем громче вопила женщина. Подошли и охранники лагеря. В форме, с оружием на поясе, воплощенные закон и порядок.

– Вы двое мешаете всем! – заявил один из них. На женщину он даже не взглянул.

– Вам следует собрать свои вещи и немедленно покинуть территорию, – сообщил второй.

– Кто вы по вероисповеданию? – осведомилась дама.

– Благодаренье небесам, – с меньшей учтивостью ответил ей Кишот, – теперь, когда нам с сыном посчастливилось пройти через первую долину, мы счастливо освободились от власти любых доктрин.

– Чего-чего? – не поняла его белая женщина.

– Я оставил в прошлом любые догмы, в том числе идею веры либо неверия, – пояснил Кишот, – я совершаю великое духовное странствие, дабы очиститься и стать достойным своей Возлюбленной.

Мужской голос из толпы пояснил:

– Он утверждает, что он мерзкий безбожник!

– Он точно замышляет здесь что-то, – заявила белая женщина. – У него с собой карта. Он может быть из ИГИЛ.

– Не может, нельзя быть мерзким безбожником и одновременно состоять в ИГИЛ. – Первый охранник продемонстрировал недюжинную способность к логическому мышлению и желание восстановить порядок. – Не будем поддаваться эмоциям, дамы и господа.

– В прежние времена, – Кишот в последний раз попытался воззвать к разуму собравшихся, – когда женщину объявляли ведьмой, доказательствами служили наличие у нее “фамили-ара”, чаще всего кота, метлы и третьего соска, чтобы дьявол мог сосать молоко. Коты и веники при этом имелись почти в каждом доме, да и раны на теле в те времена не были редкостью. Так что простого крика “Ведьма!” было вполне достаточно. Доказательства присутствовали в каждом доме и на теле каждой женщины, так что все подозреваемые автоматически оказывались виновными.

– Вам следует перестать нести бред и покинуть территорию, – заявил второй охранник. – Этим людям очень некомфортно из-за вашего присутствия на Капоте, и подобные разговоры вам не помогут. Мы больше не сможем обеспечивать вашу безопасность, да и вряд ли захотим, я думаю.

Санчо выглядел так, словно был готов драться. Однако в конце концов они с Кишотом собрали вещи и загрузили их в “круз”. Толпа еще немного пошумела, но вскоре разошлась. Белая женщина, ободренная поддержкой охранников, осталась стоять поодаль, неодобрительно качая головой.

– В прежние времена, – проорала она, когда машина тронулась с места, – был справедливый самосуд, прямо как у нас сегодня!

На шее у женщины было странное ожерелье. Оно выглядело совсем как ошейник, который надевают на собак.

САНЧО, менее нереальный, чем прежде, рассуждает о своей новой ситуации.

После случая с той белой женщиной все изменилось. И, чтоб вы понимали, если, чисто случайно, за это время я произнес пару коротких молитв, то не оттого, что внезапно стал религиозным, а потому, что, когда он ведет машину, ехать в ней очень страшно. “Папаша”. Он водит машину так, как делает все остальное, – так, как видел по телевизору. Он уехал из того лагеря на озере Капоте, словно он Бобби Ансер на автодроме в Индианаполисе, и с тех пор так и не сбросил скорость. Я сел на заднее сиденье, поскольку кажется, что там безопаснее, но он поворачивает голову ко мне и беседует, мчась по двухполосной дороге со скоростью не менее шестидесяти миль в час, потому что так всегда поступают в телешоу; ему невдомек, что там за кадром машину тащит грузовик, который на самом деле обеспечивает движение. Раз по восемь на дню я всерьез готовлюсь узнать, есть ли жизнь после смерти, хотя моя жизнь началась всего пять минут назад. Раз я существую по-настоящему, значит, и умереть могу по-настоящему, так? Я привалился на заправке к “крузу”, потягиваю колу, стряхиваю со лба холодный пот после ужасов поездки пассажиром и размышляю о Реальном, то есть о том, что значит быть реальным, при этом у меня возникает неприятное чувство, что я вот-вот получу ответ на этот вопрос в неотвратимой дорожной аварии со смертельным исходом. Вынужден добавить, что если я стану жертвой автокатастрофы и, пройдя сквозь искореженный металл, застану Бога на месте судии, если все это окажется правдой – ну, там, облака, райские врата, парящие ангелы и всякое такое, – то испытаю настоящий шок. В данный момент я не готов вести дискуссии о райских кущах. Я просто хочу чувствовать себя в безопасности на заднем сиденье его машины. Единственном сиденье, которое существует в моем сознании. Не гони, говорю я ему, смотри на дорогу. Я просто ору на него, а он только машет рукой. Я за рулем всю свою жизнь, говорит он мне, я делал это, когда тебя еще на свете не было. Да, отвечаю я, но ведь это не так уж давно, правда?