Ахмед Рушди - Кишот [litres]

Люди называли его параноиком, и он соглашался с таким определением. У него была целая теория паранойи. Вряд ли он сейчас это помнит. Он говорил, что паранойю следует рассматривать как явление по сути позитивное, ведь параноик верит, что у всего происходящего в мире есть причина, что у жизни есть смысл, пусть и скрытый. Он никогда не говорил с тобой об этом? Да, видимо, эту часть себя он тоже утратил, как и многие другие. Явление, противоположное паранойе, утверждал он тогда, – энтропия, и оно по сути трагично, поскольку считает нашу Вселенную абсурдной. Говорил он очень красиво. Писал, правда, хуже. Ему приходилось по-прежнему ютиться в маленькой квартирке в Кипс-Бэй. Ая к тому моменту как раз заработала свои громадные деньги, и между нами сразу встала зависть. Он редко заходил ко мне в эту квартиру, потому что завидовал, что я живу здесь. Это было так глупо! Завидовать мне тогда было совершенно не в чем. Искалеченное тело, химиотерапия, трансформация в бесполое не умершее существо, эдакого трикстера, которого выпустила из лап обманщица-смерть. Я бы еще поняла, если бы он завидовал моей удаче, но он завидовал моей квартире. Вот таким он был мне братом. Сводным, конечно. Полубратом. Он не был мне братом даже на нашу кровную половину.

Я всегда помогала ему подняться, когда его бросала очередная женщина. А они его постоянно бросали. Когда поток красноречия иссякал, женщины видели, что мужчины-то рядом и нет, раскланивались и были таковы. Ему не с кем было строить реальные отношения. Однако казалось, что все, что заботило его тогда, – найти новую кратковременную связь. Следующее нереальное. А когда ему делали ручкой, он бежал ко мне. Он приходил к своей Женщине-Трамплину, чтобы оттолкнуться от нее и взлететь; я, конечно, сама виновата, все время утешала его вместо того, чтобы сказать: эй ты, сволочь, неужели не видно, кому из нас сейчас нужны поддержка и толчок? Я должна была так ему сказать, но не сказала. Поднимать других, быть им опорой для прыжка – это мое. Так что я не жалуюсь… Песня, благодаря которой он придумал мое прозвище, появилась в год, когда я заболела… Он зреет, гнев. Копится кучами, как мусор на улицах Нью-Йорка. А потом происходит что-то, и он вырывается наружу, и не дай бог никому попасться на пути этой лавины.

Солнце скрывалось в водах Гудзона, и все трое в молчании наблюдали с террасы квартиры, как оно исчезает, как яркий свет растворяется в водном мраке, словно мечта, которую забыли. Женщина-Трамплин была, напротив, неугасима, она пылала огнем и ничего не забыла; все, что накопилось у нее внутри за долгие годы разлуки, сияло, как второе солнце, которое даже не собиралось садиться, по крайней мере до того, пока не будет решено их жаркое дело.

– Предательская слепота, – произнесла она, и было трудно понять, к кому она обращается на этот раз – к Кишоту, к Санчо или к планете Венера, ярко горящей на ночном небе, – жертвы предательства всегда пытаются внушить себе, что их не предавали. Например, в случае с сексуальной изменой, но подозреваю, в других случаях тоже. В бизнесе, в политике, в дружбе. Мы все горазды обманывать себя, потому что очень хотим продолжать верить тем, кому верили. Но так поступают не только жертвы. Предатели тоже уговаривают себя, что никого не обманывают. В самый момент предательства они убеждают себя, что поступают хорошо, что действуют в интересах тех, кого обманывают или в угоду какой-то высшей цели. Они спасают нас от нас самих или, как Брут со своей шайкой, спасают Рим от Цезаря. Они ни в чем не виноваты, они хорошие или, по крайней мере, не такие уж и плохие.

– Так что он сделал? – не выдержал Санчо. – Я про отца, не про Брута.

Женщина-Трамплин обняла себя за плечи скрещенными руками и глубоко вдохнула, словно не хотела раньше времени выпускать наружу бушевавшую внутри бурю.

Необходимо, сказала она, сначала в качестве преамбулы рассказать Санчо кое-что о проблеме южноазиатских мужчин. Видимо, Санчо пока не особо сталкивался с этим?

Нет, про такое она не думала.

Она не станет утомлять его статистикой. Но просит поверить ей на слово: в ее работе, в микрокредитовании малообеспеченных женщин с целью дать им возможность начать свое дело и стать финансово независимыми ей не приходилось сталкиваться с тем, что таких женщин поддерживали их мужчины. В своей работе она и ее сотрудники руководствуются так называемыми шестнадцатью принципами Грэмин-бэнка, среди них есть и такие – к примеру, одиннадцатый: “Мы не будем брать никакого приданого на свадьбах наших сыновей и не будем давать никакого приданого на свадьбах наших дочерей”, – которые не приветствуются патриархальным обществом. Сексуальное насилие имеет место везде, по отношению к любой южноазиатской женщине, решившей самостоятельно строить свою жизнь и расширить границы своей свободы.

Ее организация предоставляет женщинам микрокредиты без каких-либо гарантий. Их работа строится исключительно на доверии между заемщиком и банком. Он и сам может догадаться, не правда ли, что там, где доверие оказывается такой же твердой валютой, как денежные купюры, предательство оказывается главной болевой точкой.

Тут Санчо перебил ее, чтобы сообщить, что Кишот рассказывал ему о том, чем она занимается, причем довольно много. Для Женщины-Трамплина это стало полной неожиданностью.

– Значит, это он помнит, – сказала она. – Вот уж не ожидала.

– Это как-то связано с тем, что он называет Внутренним Событием?

– Да.

– Так что ж это все-таки за Внутреннее Событие?

– Расскажу, когда дойдем до этого. Всему свое время.

– Я написала статью, – продолжила она свой рассказ, – в “Нью-Йорк тайме”. О своей работе. Я тогда была полностью опустошена своей личной битвой и – признаю – выразила в статье свое отчаянье из-за того, как многими способами, в большом и в малом, южноазиатские мужчины не дают своим женщинам развиваться, как много сложностей нам приходится преодолевать из-за их явно устаревших взглядов на жизнь, о каких вещах приходится договариваться. Поначалу мою статью приняли хорошо, ее перепечатали многие издания, в том числе и в Южной Азии. Какое-то время я была счастлива от того, как ее восприняли. И вот тут началось безумие. Люди – мужчины из Южной Азии – начали присылать мне оскорбления. Мужененавистница, лесбиянка и проч., и проч. Я получала угрозы, мне подробно описывали, что будут делать с моим телом, пока я жива и после смерти, мне обещали, что я буду гореть в аду, но самое страшное – в этих письмах угрожали женщинам, которые рискнут обратиться в нашу организацию. По-настоящему шокировало меня другое – против меня ополчились и старшие, самые уважаемые члены диаспоры здесь, в Америке. В первую очередь религиозные деятели, но также и лидеры бизнес-сообщества, те самые, что раньше поддерживали мои начинания и сотрудничали с нами. От меня требовали, чтобы я принесла публичные извинения всем мужчинам Индии, Пакистана, Бангладеш и Шри-Ланки, а также всей южноиндийской диаспоры. В какой-то момент мне казалось, что все, что я выстраивала годами, рухнет за одну ночь. Что я победила страшный недуг только затем, чтобы умереть от другой, даже более страшной болезни. Болезни, с которой мы только начинаем знакомиться.