Эдвард Сент-Обин - Двойной контроль [litres]

Слава богу, он почти дома. Хантер увидел огни и очертания особняка на вершине холма и с огромным облегчением представил, как растворится во сне в собственной постели после роскошного, но утомительного десятидневного бродяжничества. Нью-йоркские и лондонские апартаменты он не воспринимал как дом; домом был «Апокалипсис сегодня». Приехав домой, он улизнул от заботливой прислуги в кабинет, в свое святилище: гостиная красного лака, без окон, по соседству с его личными апартаментами, которые занимали половину первого этажа, выходящую на Тихий океан. Снотворное Хантер запил бурбоном, потом плеснул себе еще, поставил стакан на низенький столик матовой стали, откинулся на мягкую бирюзовую кожу дивана в стиле ар-деко, картинно надул щеки, давая себе понять, что достиг цели, хотя так и не смог избавиться от ощущения приближавшегося безумия. Он собирался поговорить с Джейд, пока не подействовало снотворное, но вместо этого уставился на сияющую поверхность золотистой ширмы перед ним: великолепная японская картина шестнадцатого века изображала корявую сосновую ветку на краю утеса; извилистая кора и темная хвоя тянулись к сусально-золоченому ущелью неведомой глубины. Напротив этого шедевра Хасэгавы Тохаку висел экран точно таких же размеров, на котором созданная компьютерным художником анимированная версия знаменитой волны Хокусаи медленно вздымалась и разбивалась за пятьдесят минут. Когда Хантер был в Калифорнии, то поудобнее устраивался на втором диване, напротив того, на котором сейчас сидел, и включал видео Хокусаи так, чтобы цикл заканчивался в то же время, что и ежедневная видеоконференция с двумя его нью-йоркскими психотерапевтами.

Несмотря на напряженную тишину и на терапевтические ассоциации этого защищенного, нарочитого и подчиненного места, не говоря уже о расслабляющем действии бурбона, разум Хантера все еще лихорадочно метался и разваливался под давлением недостатка сна. Вот если бы в спальне его ждала Люси, обнаженная, свернувшись клубочком в его постели, то, может быть, он бы и успокоился. Он не только ощущал к ней сильное влечение, но и с самого начала был впечатлен ее энергичным, напористым умом, с того самого поразительно искреннего ужина в Лондоне, когда с Хантера внезапно слетела его агрессивная личина, а Люси непринужденно рассказала ему историю своей жизни и ему ужасно захотелось окружить ее заботой. Свойственная Люси смесь силы и слабости вызвала в нем странную нежность; ничего подобного он прежде не ощущал и даже не думал, что способен на такое. Будь Люси сильнее, он стал бы задиристым, будь она слабее, то быстро бы ему наскучила. Обычно, ощутив первые признаки смутного сочувствия, Хантер обращался к своей чековой книжке, но это новое чувство с непривычным упорством обосновалось у него в сердце, и Хантер, освободивший место для мысли о том, чтобы окружить Люси заботой, теперь испытывал странное желание, чтобы она сама окружила его заботой, именно сейчас, когда он был так слаб. Почему ее здесь нет? Он умрет, если не сможет ею обладать, – хотя, по правде сказать, он все равно умрет, даже если не сможет ею обладать.

Факт оставался фактом: сейчас Люси в спальне не было и разбушевавшийся ум заставлял Хантера, якобы пребывавшего в полной безопасности, больше обычного ощущать первозданную угрозу, исходящую от окружающей обстановки. В дополнение к непостижимости движения, терзавшей его в машине, сейчас, в покое, его преследовала непостижимость пространства. Когда предмет, вот как столик матовой стали перед ним, занимал место в пространстве, аннигилировалось ли пространство плотностью массы? Или это просто было плотное пространство? Или это было смятое пространство, подобно тому, как массивные предметы сминают ткань пространства-времени? Чем массивнее предмет, тем глубже оставляемая им вмятина, которая в конце концов превращается в черную дыру и втягивает все в себя. Но ведь всем известно, что сама по себе масса состоит из пространства. Если представить, что ядро атома размером со стеклянный шарик, то в этом масштабе электрон был бы размером с толщину человеческого волоса в двух милях от шарика, но, должно быть, материя несокращаемо плотна, во всяком случае в самом ядре, и что же тогда происходит там с пространством? Если материя устраняет пространство, занимая его, то возрождается ли пространство, когда убирают материю? То есть пространство появляется и исчезает в зависимости от того, занимает и высвобождает ли его материя? Он ткнул пальцем в имя «Сол» на экране телефона, но звонок ушел в голосовую почту.

– Привет, Сол, я знаю, что уже очень поздно, но я тут волнуюсь и хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил. Вот, например, мы думаем, что дом – это стены и крыша, – зачастил Хантер, – но мы живем в пространстве, ограниченном стенами и крышей, у меня есть скульптура Рейчел Уайтред, она делает слепки пространства и удаляет вместилища, в общем, играет со всем этим, а вот у Тохаку в моем кабинете сосновая ветка как ближняя стена дома, а затянутые тучами горные вершины вдали как сломанный парапет, отмечающий внешний край, а между ними пустое пространство, которое и есть истинный субъект картины. В общем, если не забираться в дебри искусства, оставаясь в физике, но не углубляясь в квантовый вакуум, хотя в нем такие возможности, или в крышесносную нелокальность, или, там, неизвестное местоположение частицы, или лептоны и всю эту субатомарную хрень, или нейтрино, которые пронзают Землю с полным безразличием к полям, зарядам или плотности, ля-ля-ля, так вот, если не заморачиваться всем тем и сосредоточиться на этом… – Хантер наклонился вперед и, поднеся телефон к кулаку, стукнул по стальной столешнице. – Скажи мне, какова связь между материей и пространством! Вот это твердое тело, Сол? Перезвони мне! Дай мне ясный ответ, потому что если у физики нет ясности об основных концепциях, которыми она оперирует, то, может, мне следует… Ну то есть ладно, если в обычных обстоятельствах можно рассматривать сильно связанную атомарную решетку как твердое тело, обладающее длительностью и непроницаемостью: сталь может внедриться в пространство, но не наоборот, так ведь? Короче, я хочу знать, мне просто необходимо узнать следующее: когда ко мне в гостиную поставили стальной стол, куда делось пространство, которое занимало пространство, где сейчас стоит стол. То есть… – Хантер осекся. – Сол! Сол?! У меня судороги! Со мной такое иногда бывает. Сол! Да что за херня? Сол!!!

Хантер ощутил, как свело мышцы в руках, плечах и груди. Последняя таблетка в самолете, возможно, и свидетельствовала о его инфантильности, но сейчас, когда подступила смерть, он наконец-то все-все-все осознал, и честно-пречестно раскаялся, и пообещал, что если выживет, то больше никогда-никогда такого не сделает. Вот же ж хрень! В его планы это не входило. Рауль привык избавляться от пустых бутылок и всяких следов преступного использования наркотиков, и ему за это щедро платили, но его лояльность и конфиденциальность вряд ли распространятся на сокрытие трупа. Хантер завалился на бок, к своему пиджаку, воображая жуткие газетные заголовки: «Апокалипсис в „Апокалипсисе сегодня“. Верный дворецкий, Рауль Домингес, заявил: „Сеньор Стерлинг, мир его праху, был великим человеком, но, если честно, западал на наркоту, как свинья на помои“».