Эдвард Сент-Обин - Двойной контроль [litres]

– Между прочим, меня ничуть не успокаивает то, что вы сравниваете моего хирурга с серийным убийцей, – заметила Люси, и все они – чуть захмелевшие, взволнованные и напряженные – дружно расхохотались и на миг словно бы вернулись в прошлое, лет на пятнадцать назад, когда втроем сидели в пабе «Королевский герб» и смеялись над скучными лекциями или неудавшимися гулянками.

Закончив приготовления к обеду, Оливия поднялась наверх принять душ, но оказалось, что ванную занял Фрэнсис. Он стоял без рубашки, с наполовину выбритым лицом, покрытым пеной, и готовился брить другую щеку.

– Значит, пока я нарезала восемь разных овощей, ты успел побриться только наполовину? – спросила Оливия, целуя его в плечо.

– В начале знакомства главное – тебя заворожить, – сказал Фрэнсис. – В следующие выходные ты будешь готовить обед, а я буду нежиться в постели.

– Замечательно, – сказала Оливия, стягивая с себя джемпер.

Люси лежала на диване, свернувшись клубочком, как раненый зверь, и глядела на огонь в камине Фрэнсиса, точнее, на угольки, тлеющие в груде пепла. Обычно она вскочила бы и подбросила дров к догорающим поленьям, но в ее теперешнем состоянии абсурдно было даже представить такой решительный, требующий усилий поступок. Огонь, будто рак, уничтожал то, что поражал, и тем самым уничтожал самого себя. А вдруг с опухолью можно как-нибудь договориться о мирном сосуществовании, вот как «договариваются» с шантажистом? Опухоль без спросу обосновалась в мозгу Люси, но теперь пришло время переговоров. Те немногие, кто знал о ее болезни, рано или поздно отпускали общие замечания о смерти, к примеру, что могут внезапно попасть под машину, но ведь Люси не обзавелась онкологической опухолью ради того, чтобы отвергнуть возможность несчастного случая. Под вопросом была голова каждого, а вот у Люси был еще и дополнительный вопрос, в голове.

Какие бы комбинации психологических характеристик ни заставили мистера Макьюэна избрать свою профессию, Люси он нравился. Он заглянул к ней в палату сообщить, что биопсия прошла «великолепно». Люси не стала говорить, что ее ноги не держат, но упомянула, что швы тянут и ноют. Как выяснилось, это было «совершенно нормально», потому что кожа головы туго натянута и ее надрезанные края у просверленного в черепе отверстия приходится зашивать крепко, самой прочной нитью.

Сегодня у нее не было никаких связных рассказов, в которые можно было бы обернуть ее страдания, а только прерывистые всплески воспоминаний: гольфы для улучшения кровообращения, больничный халат, просторные больничные трусы; на вопрос, опасен ли общий наркоз, анестезиолог ответил вопросом, переходила ли Люси дорогу. Да, разумеется, дорогу она переходила. «Это гораздо опаснее!» – торжествующе ответил он, встал, наткнулся на соседний стул и едва не упал, однако не заметил в этом никакой иронии. Может быть, он хотел показать, что почти все на свете опаснее общей анестезии и что Люси выпала счастливая передышка от угрожающего мира. Из-за «заторов» в отделении дохирургической подготовки наркоз пришлось давать прямо в операционной. Люси огляделась и заметила темно-зеленый медицинский аппарат, чем-то напоминавший колоду мясника.

– После того как наркоз подействует, меня переведут туда?

– Да, – ответила медсестра. – Очень важно, чтобы во время операции голова пациента не сдвигалась даже на миллиметр, поэтому ее закрепят специальной струбциной.

С этой ужасающей мыслью Люси погрузилась в наркотическое забытье, а проснулась, стуча зубами и дрожа от холода; медсестры поспешно накрыли ее согретыми одеялами, и глаза Люси наполнились благодарными слезами. Она решила удостовериться и, помедлив, удостоверилась, что по-прежнему может двигать руками и ногами.

Ей чудилось, что она очнулась не после двухчасовой операции, а от полувекового сна и каким-то колдовством перенеслась в дряхлость: запястья и щиколотки вот-вот треснут, на теле сами собой возникают синяки, а череп проломится от малейшего прикосновения. В день выписки она приняла душ, хотя ей неделю нельзя было мыть голову, поэтому пришлось надеть купальную шапочку. В душе флакон мыльного геля выскользнул из рук и громко стукнул о пол, что вызвало у Люси приступ судорог. Она изо всех сил сохраняла спокойствие и не потянула красный шнурок тревоги, но, когда упомянула об этом врачу, тот сказал, что после операции частота приступов может возрасти и что это «вполне нормально». Как показала жуткая поездка в Хоуорт, это предсказание сбылось, но в остальном все и впрямь было почти нормально.

Сегодня утром, проснувшись, она доковыляла до окна и распахнула шторы, сразу же зажмурившись от яркого зимнего дня в великолепии заиндевевших полей и затянутых ледком луж, сверкающих под безоблачным небом; все было ясным, спокойным и обещающим, как серебряная флейта, лежащая на листе нот. Люси стояла у окна, хмурая и изувеченная, напуганная светом, а правая нога казалась в два раза тяжелее левой. Потом Люси осторожно спустилась по крутой лестнице, совершенно не чувствуя правой ноги, так что она либо билась о ступеньку, либо зависала над ней, не понимая, далеко ли следующая. За завтраком Люси держала себя с натужной бодростью, но, выдавая свою тревогу, постоянно касалась перебинтованной головы, поглаживала толстую повязку и ощупывала ее кончиками пальцев, пытаясь определить границы боли и размер раны. Плотные швы скрывали отверстие, просверленное Макьюэном. Перед операцией он сказал Люси, что сделает пункционную биопсию, но отверстие должно быть шире, чтобы провести обследование под разными углами. Поскольку опухоль находилась под функциональной мозговой тканью, Макьюэн хотел подобраться к «горячей зоне» иными путями, без того, чтобы сверлить добавочные отверстия.

Люси утомленно открыла глаза, увидела камин и поняла, что снова задремала.

– Привет, – сказала она.

– Привет, солнышко, – отозвалась Оливия. – Я не хотела тебя будить.

– А я не сплю, так, подремываю.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Новый мозг, – вздохнула Люси.

– Погоди, я гляну в морозилке, – сказала Оливия.

Не успела Люси решить, следует ли продолжить, завершить или отмахнуться от шутки, как послышался шум приближавшегося вертолета. Глубокий гул мотора и медленный рокот вращавшихся винтовых лопастей звучали все громче и громче, а потом оглушительно загрохотали над самой крышей дома.

– Что за черт? – Оливия бросилась к двери посмотреть, что происходит.

Люси ощутила знакомое щекочущее напряжение в мышцах ноги – подступала судорога.

– Привет, Люси, – бросил Фрэнсис на ходу. – Я сейчас все выясню. Погодите. Здесь запрещена посадка вертолетов.

Люси решила переждать судорогу и никому о ней не рассказывать. Вертолет завис где-то неподалеку. Лопасти кружились все медленнее, послышалось высокое жужжание, и все смолкло. Спазмы, хотя и стали привычными, по-прежнему тревожили Люси: не важно, что их вызывало, но сами они вызывали у нее мысли о быстром упадке. Наконец спазм прошел, и совершенно обессиленная Люси свернулась клубочком на диване, закрыв глаза и зажав подушку коленями. Когда открылась дверь, Люси не шевельнулась; все равно ей скоро расскажут, почему над крышей грохотал вертолет, разрезая лопастями воздух и посылая допплеровские звуковые волны сквозь ее беспокойное тело.