Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

Клод вышел из метро на станции “Гайд-Парк-Корнер”. Глядя на оживленную улицу, с наслаждением вдохнул холодный лондонский воздух, подставил руки под моросящий дождь. Он скучал даже по дождю. Обернувшись, убедился, что Толстяк по-прежнему идет следом: тот, груженый ворохом подарков, с трудом поднимался по лестницам, ведущим наверх.

— Ты знаешь, где это, Попик? — спросил Толстяк.

Клод осмотрелся, сверился с номерами и повернул в нужную сторону. Они шли по Найтсбридж-роуд вдоль красных кирпичных домов. Красивый квартал. Голые ветви деревьев не заслоняли светящиеся в сумерках окна, и они любовались удобной мебелью, высокими книжными шкафами, блюдами, приготовленными на праздник. Клод заглянул в бумажку с адресом и вскоре нашел нужное здание — длинное, в викторианском стиле, поделенное на три узких, но высоких дома. Здесь. Сердце у него дрогнуло. Поджидая отставшего Толстяка, он посмотрелся в зеркало какой-то машины, сделал глубокий вдох и поправил жилет. Он изменился: волосы отросли, на щеках пробился темный пушок. Как давно они не виделись. Почти целый год.

Наконец подоспел Толстяк.

— Все будут? — поинтересовался он.

Клод еле слышно вздохнул:

— Ты ведь уже спрашивал. Станислас сказал, что Фарон и Дени еще не вернулись.

— А остальные будут, точно?

— Да.

— С ними все в порядке?

— Все в порядке.

— И бошики им не подгадили?

— С ними все хорошо.

Толстяк шумно, с облечением выдохнул. В точности та же сцена трижды повторялась в метро.

Они вошли в черные кованые ворота, перед дверью Клод еще раз привел себя в порядок. И нажал на звонок.

Прошло без малого десять месяцев с тех пор, как завершилась их учеба в УСО. Было Рождество, через несколько дней наступит 1943 год. Из одиннадцати курсантов, что дошли до последнего центра в Бьюли, агентами Секции F стали девятеро: Станислас, Эме, Дени, Кей, Фарон, Толстяк, Лора, Клод и Пэл. Фрэнк и Жос не прошли последнее испытание.

Дверь открыл Эме в полном восторге от встречи с товарищами — возмужавшим кюре и его огромным спутником, ни капли не изменившимся.

— Елки-моталки! Попик и Толстяк!

Он чмокнул Клода и изо всех сил хлопнул по плечу Толстяка: подарки мешали мужчинам обняться.

Группе со времен Бьюли так ни разу и не удалось собраться. Кто-то пересекался в лондонском офисе Секции F между двумя заданиями, но сейчас они впервые почти все были вместе — отмечали в квартире Станисласа Рождество, то самое Рождество, что не смогли отпраздновать год назад, в самый разгар тренировок в шотландском уединении.

В коридор выбежал Кей, в руках у него были высокие бокалы с шампанским.

— Счастливого Рождества! — крикнул он вновь прибывшим.

— И тебе счастливого Рождества, малыш Кики! — радостно отозвался Толстяк.

За ним появился Станислас, неся поднос с птифурами. Он похудел. Толстяк сбросил подарки на пол, и все обнялись. Они смеялись. Они были все те же, но совсем другие. И пока Клод с Толстяком стаскивали длинные зимние пальто, они разглядывали друг друга. Они расстались курсантами, а теперь они — агенты УСО в звании лейтенантов, члены Секции F. Некоторые после Бьюли отправились прямо на задание, кто-то прошел еще одну школу специализации, но сегодня на счету каждого из них была по крайней мере одна операция во Франции. Успешная или не очень: уходящий год выдался для УСО неудачным, было много провалов. Их, как и многих агентов Секции F, вернули в Лондон на время, пока командование УСО оценит ситуацию. Германия одерживала верх в войне.

В квартире снова раздался звонок. Толстяк захотел непременно открыть сам и в спешке опрокинул журнальный столик. Пришли ослепительные Лора и Пэл. Теперь, после нескольких месяцев войны, они собрались почти все. Кей планировал так и не состоявшиеся диверсии в районе Нанта, куда стекалось множество солдат вермахта. Клод после контактов с ячейками Сопротивления пережил ту самую утрату иллюзий и веры в людей, о какой Пэлу говорил Дофф. Эме столкнулся с враждебностью со стороны сил “Свободной Франции”, не доверявших англичанам и особенно неголлистской Секции F. Лору, которую направили в Нормандию, после ареста одного из главных ее контактов едва не схватило гестапо: немцы частично раскрыли ячейку. Но кто мог упрекнуть человека, заговорившего под пыткой? Станислас поранился во время первого парашютирования в мае и после возвращения в Лондон был прикомандирован к Генеральному штабу УСО. А Фарон и Дени были еще на местности: Дени в роли пианиста в окрестностях Тура, а Фарон на задании в Париже.

В квартире слышались приветственные возгласы, все щипали друг друга за щеки, словно не верили, что целы и невредимы. Потом все принялись за готовку на необъятной кухне. То был мужской обычай, которому Станислас неукоснительно следовал до войны: поехать с друзьями на выходные за город, пить, стрелять голубей и вместе готовить еду — так укреплялись дружеские узы. Но его боевые товарищи никогда не учились в Итоне и оказались весьма жалкими подручными. Клода и Пэла, учинивших битву на сковородках и сломавших кухонный комбайн, отправили накрывать на стол, расставлять серебро и хрустальные бокалы. У Кея подгорел соус, и ему велено было сидеть и смотреть. А пока редкие трудяги — Эме при птице, а Лора при вине — под руководством Станисласа старательно пыхтели над меню посреди ребяческой возни, Толстяк, спрятавшись за дверцу шкафа и сунув голову в холодильник, слизывал крем с пирожных, доставленных от знаменитого кондитера; дырку он заделывал, размазывая оставшиеся взбитые сливки чайной ложкой, и начинал ковырять следующее.

Они ужинали в столовой — красивой устланной коврами комнате с окнами на внутренний двор.

Они ужинали, элегантные, счастливые, вспоминали Уонборо, Локейлорт, Рингвэй, Бьюли. Снова болтали о своем бегстве, про то, как пьяные Толстяк с Клодом наводили самолет. Приукрашивали рассказы: ностальгия заставляла преувеличивать любую деталь.

Они ужинали несколько часов напролет. Ели так, словно голодали долгие месяцы, если не годы. Слопали всю птицу, зеленые овощи, картошку, передержанный чеддер, попорченные пирожные; а поскольку некоторые все равно не наелись, разграбили кладовую — к восторгу Станисласа. Умяли все: кровяную колбасу, сосиски, фрукты, консервы, овощи и сладости. В три часа ночи соорудили себе яичницу-глазунью и съели ее с солеными крекерами. Выходили из-за стола черного дерева передохнуть на диване в гостиной, тайком расстегнув пуговицу на брюках, со стаканом крепкого спиртного, дабы помочь пищеварению, а потом снова шли на призывы Эме, который колдовал у плиты.

На рассвете Толстяк раздал подарки — кошмарные, как и в Бьюли, — но полные любви. Например, Кею, получившему пару носков, Толстяк заявил: “Это носки из Бордо! Не какая-нибудь дрянь!” Кей, уроженец Бордо, в душе благословил Алена-Толстяка, самого славного человека на свете. Лора получила золоченую подвеску — безвкусную, зато выбранную с величайшим тщанием. Растроганная, пристыженная, ведь сама она пришла с пустыми руками, Лора в знак благодарности обняла Толстяка.