Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

Фарон радовался в хижине. Но пора уходить, хоть и неохота: скоро немцы поднимут тревогу, начнут прочесывать лес. Он не любил, когда приходилось убегать, он любил смотреть. Он не любил убегать ни от кого. Пусть приходят, пусть приходят за ним. Он уже давно ничего не боится.

Бомбежки. Союзники по всей Европе наносили удары с воздуха, чаще всего при поддержке агентов на земле.

Кея в феврале перебросили в Швейцарию. Он направился в окрестности Цюриха наблюдать за заводами в северной части города: подозревали, что они помогают военной промышленности Германии. В середине марта королевские ВВС разбомбили военные предприятия фирмы “Эрликон”. Потом он побывал в Ренне и в Руане, где встретился с неким Риаром. В первые дни апреля воздушные силы США, в свою очередь, нанесли удар по заводам “Рено” в Булонь-Бийянкуре, где изготавливали танки для вермахта.

Клод тоже поработал агентом на земле. В конце марта его послали в Бордо, он участвовал в подготовке бомбардировок.

Толстяк разъезжал по городам на Северо-Западе, где дислоцировались крупные гарнизоны вермахта, и благодаря своей доброжелательности и зубоскальству приобрел множество друзей, особенно среди немецких солдат. Он встречался с ними в кафе, говорил о войне, пожимая плечами с простодушным видом, как о чем-то самом что ни на есть заурядном. Его очень любили. Он был из тех славных, верных парней, с которыми приятно быть рядом: можно не опасаться, что он затмит тебя в женских глазах. Толстяк занимался черной пропагандой — той, что ведут в рядах противника без его ведома. Он наводил разговор на музыкальные темы — немцы весьма ценили музыку, — а потом советовал кое-какие хорошие местные радиостанции на немецком. Музыку там крутили завлекательную, паузы заполнялись качественно; он ругал себя, что плохо знает язык и не может оценить их по достоинству. Да, ему не терпится, чтобы вся Европа заговорила наконец по-немецки — французский такой некрасивый. И он превозносил “Радио Атлантик” или “Зольдатензендер Кале” — немецкое радио для немецких солдат с отборными развлекательными программами; помимо музыки, там давалась сводка важнейших новостей, которые повторяли и все прочие немецкие станции. Даже самый недоверчивый слушатель не замечал в потоке правдивой информации растворенную в нем ложь. И вряд ли мог вообразить, что его новая любимая программа звучит из лондонской студии.

Она служила пианисткой на севере страны. Ей не нравился Север — скверные места, печальные, мрачные. На самом деле она не любила Францию, решительно предпочитая ей более цивилизованную, гармоничную Великобританию. И англичан она любила, любила их кисло-сладкий нрав, смесь вспыльчивости и мягкости. Она уже долгие месяцы сидела взаперти в крошечной квартирке, чаще всего в одиночестве — беспрерывно обеспечивала связь между Лондоном и двумя местными ячейками; общалась только с двумя ответственными от ячеек и тремя агентами УСО. Пять человек — и все. Ей было скучно. Хорошо хоть во время сеансов связи с Лондоном с ней находился еще один агент: стоя у окна, отслеживал на улице подозрительные автомобили. Абвер расставлял во всех городах машины с системой радиопеленгации и посредством триангуляции засекал передатчики. Несколько пианистов уже попались. Передача была сложным искусством — она требовала времени, но должна была быть достаточно краткой, чтобы ее не локализовали.

По вечерам, оставшись одна, она нередко смотрела в окно — так делал Пэл. Стояла долго, погасив свет, чтобы не задергивать шторы и без помех растворяться в сиянии ночи. Потом расчесывала, разглаживала длинные светлые волосы красивой щеткой. Закрывала глаза. Как бы ей хотелось, чтобы он был здесь, чтобы обнимал ее, чтобы эта щетка была его рукой. Будь проклято одиночество, что наваливалось на нее каждый вечер перед сном. Чтобы забыться, она думала об Америке.

Пэл вернулся на юг Франции, он теперь хорошо знал местные ячейки Сопротивления. Разные течения в нем объединились, сорганизовались. Он снова встретился с несколькими агентами УСО. Работы хватало. Переброску грузов он уже подготовил. Поставки совершались в несколько этапов, обычно сериями по двенадцать, пятнадцать или восемнадцать контейнеров, прошедших через упаковочные пункты, со стандартным набором оружия. Так, в первой серии из двенадцати контейнеров прибыло около сорока ручных пулеметов “Брен” с тысячей патронов и сорока восемью пустыми обоймами к каждому, ружья со ста пятьюдесятью патронами к каждому, полсотни “Стэнов” с тремястами патронами и восьмьюдесятью пустыми обоймами, пистолеты с боеприпасом, гранаты, взрывчатка, детонаторы, большой запас клейкой ленты и около десяти тысяч патронов — “9×19 Парабеллум” и “303.Бритиш”.

Союзники, открыв фронт в Италии, быстро продвигались вперед; когда они появятся в регионе, им будет важна любая поддержка. Одной из главных задач Пэла было обучить бойцов обращению с оружием. Он разъяснил им некоторые тактические приемы боя и научил пользоваться простыми взрывчатыми веществами, хотя сам немного “плавал” в этой теме. Страшась собственных уроков, каждый раз клялся себе, что этот последний. Но они должны уметь как можно чаще атаковать, наводить ужас, отрезать от основных сил. Пэл любил учить, любил быть носителем знания, и надеялся, что ученики глядят на него так же, как он сам смотрел на инструкторов в центрах УСО.

Раз в месяц, если позволяла ситуация, Пэл ненадолго пропадал. На пару дней, не больше. Не отвечал на вопросы, даже если их задавал агент УСО, напускал на себя тот давно отработанный таинственный и недовольный вид, какой без грубости и смущения мог положить конец любому разговору. У каждого свои инструкции. Тайна есть тайна. К тому же люди слишком много болтают. Не британские агенты, а бойцы Сопротивления. Он сделал главам ячеек внушение: их люди выбалтывают слишком много, зачастую невольно. Намекнул близкому другу, поделился с супругом — и вся сеть может оказаться под ударом. Ячейки должны быть маленькие, чтобы никто никого не знал, по крайней мере исполнители. Нужно вычистить из рядов болтунов, неумех и мифоманов.

В общем, он уезжал. В Марселе или в Ницце садился в поезд до Лиона. С февраля, когда он вернулся во Францию, побывал там шесть раз. Встречался с Мари. Это было рискованно, противоречило правилам безопасности, которые он всем без конца вбивал в голову, но это было необходимо. Слегка влюбленная Мари по-прежнему отвозила его почту в Париж. Пэл брал очередную открытку из женевского набора и писал отцу. Сообщал, что все в порядке.

Встречи с Мари назначались по телефону. Просто разговор, слова не играли роли: если звонит, значит, завтра появится. У них было три места встречи, и Пэл произносил одну из условных фраз, уточняя которое. Они встречались, немного гуляли вместе, шли обедать; он расточал обаяние, играл на своей таинственности, на своем статусе. Потом где-нибудь в переулке делал вид, будто целует ее, и незаметно опускал в ее сумку драгоценный конверт, шепнув: “Адрес тот же”. Она соглашалась — влюбленная, очарованная, покорная. Она не знала, что в этих конвертах, но, судя по регулярности, что-то крайне важное. Назревали серьезные события, это ей было известно. К тому же она читала газеты, читала о бомбежках и задавалась вопросом, не Пэл ли их виновник. Может, он в своих сообщениях даже отдает приказ. Может, она главная пружина, что приводит в действие эти потоки огня? Эта мысль вызывала у нее дрожь возбуждения.