Йожеф Дарваш - Город на трясине

«Что мне, собственно, здесь нужно?» — подумал пастор, а затем вспомнил: утром к нему заходил Карбули поговорить о женитьбе сына, а затем он рассказал, что в смерти дочки Бакоша все в округе винят семейство Берецев. Разговоры об этом, сказал Карбули, не только не прекращаются, а все больше разрастаются. Больше того, злые языки говорят, будто в прошлом году Берецы чуть не забили до смерти свинопаса…

Все это Карбули сообщил как сельские новости. Время от времени он повторял, что этой болтовне не следует придавать никакого значения, и даже махнул рукой, однако сам Иштван внутренне содрогнулся от услышанного. И хотя вся эта история вроде бы и не имела к нему никакого отношения, но получилось как-то так, будто и он к ней причастен. Правда, имени его никто ни разу не упомянул, но всякий раз, когда говорили о Береце, наверняка подумывали и о нем…

— И многие верят в эти сказки? — спросил пастор у Карбули.

— Многие, если не все поголовно. Такой уж у нас народ: стоит только одному что-то сказать, как все повторяют, и уж тут их не остановишь никакими самыми вескими доводами.

— Ну вы-то хоть не верите?

— Нет, конечно. Но я сколько ни говорю, что это, мол, не так, никто меня и слушать не хочет. Глупый у нас народ, должен я вам сказать, святой отец. На них лучше и время не тратить. Конечно, вы можете с ними поговорить, но это бесполезно.

«Не следует тратить на них время», — мысленно уговаривал себя пастор, но никак не мог успокоиться. Немного подумав, он решил все же довести это дело до конца.

Вот и сейчас, когда он бесцельно ходил по маленькому крестьянскому домику, его охватило сильное волнение.

Наконец, повернувшись к старушке, пастор заговорил с нею напрямик, будто хотел спасти ее от значительно большего греха:

— Вы тоже верите в то, что якобы по вине хозяина… ваша внучка ушла в потусторонний мир?..

Старушка испуганно взглянула на него и, зажмурившись, поправила платок на голове, надвинув его на самые глаза.

— Я ничего не знаю, — пробормотала она. — Сына дома нет, снохи тоже… Мы сегодня хлеб печем, потому она и ушла… Я же ничего сказать не могу…

— А что говорит ваш сын? А сноха?

— Я не знаю. Ничегошеньки я не знаю, а их нет дома…

В смущении Бакошне не знала, чем бы ей заняться. Она сняла топор с цепочки на часах и вынесла его в коридор, а вернувшись, начала передвигать стулья и табуретки, причем делала все это так, чтобы не смотреть на пастора. Старушка кряхтела, гремела посудой, шумела, лишь бы только ее опять о чем-нибудь не спросили, хотя у нее был готов ответ на любой вопрос, какой бы ей ни задали.

— Старая я стала… очень старая… Наверно, мне лет семьдесят… и ничегошеньки-то я, старая, не знаю… Я плохо слышу… да и глазами стала слаба… — без умолку повторяла она.

Проговорив это, она подошла к корыту, взяла на руки спящего малыша, даже слегка встряхнула его, чтобы он заплакал, а потом начала расхаживать с ним по кухне, убаюкивая его.

Пастор растерянно стоял посреди кухни и уже собрался было уходить, но в это время вернулась Юлиш, ведя за руку Шади. Не дав молодой женщине опомниться от удивления, пастор сказал:

— Я пришел к вам не как судья, а как пастор, который обязан вселить в ваши души спокойствие и истину… — Однако, проговорив это, пастор почувствовал, что столь высокопарные слова вряд ли уместны в хижине бедняка, и продолжил уже другим тоном: — Поговорим откровенно. Я знаю, вы вините в смерти дочери Береца. Вот об этом-то я и хочу с вами поговорить по душам, как подобает пастору.

Юлиш побледнела, глаза ее округлились. Шади испуганно спрятался за мать, еще крепче вцепившись в ее юбку.

На какое-то мгновение в кухоньке воцарилась тишина. Лишь плакал малыш на руках у старой Бакошне.

— Скажите откровенно, почему вы обвиняете Береца? У вас есть для этого серьезные основания?

Юлиш молчала, крепко сжав губы.

— Если есть, скажите мне.

— Мы знаем только одно: из дома девочка ушла здоровая, а вернулась больная и на другой же день умерла…

— Она умерла от заражения крови. Но ведь это вы начали говорить, будто хозяин до смерти забил ее?

— Мы ничего не говорили, святой отец.

— А кто же говорил?

Юлиш на этот вопрос не ответила, лишь водила босой ногой по земляному полу кухни.

— Кто же тогда об этом начал говорить? — повторил свой вопрос пастор. — Скажите кто?

Пастор говорил тихо, будто упрашивал, но Юлиш все равно молчала.

— Я сам разговаривал с доктором Бекшичем. Он сказал, что в рану попала инфекция и получилось заражение. Или вы и врачу не верите?

— Мы знаем только одно: дочку мы похоронили… И больше ничего не знаем…

Воспоминания о дочке расстроили Юлиш. Казалось, она вот-вот заплачет, но женщина взяла себя в руки. Юлиш молчала и неподвижно стояла на месте, как бы олицетворяя собой неодолимое упрямство.

— Поговорим обо всем спокойно, — сказал пастор. — Как друзья. Ведь я ваш пастор, а не жандарм. Я пришел не обвинять вас, нет… — Иштван опять заговорил тоном просителя. Произнеся несколько слов, он делал паузу, будто предоставлял возможность заговорить одной из женщин. Однако, убедившись в тщетности своей попытки, пастор вдруг поддался охватившему его гневу и закричал: — Что вы тут прикидываетесь невинными овечками? Мне хорошо известно, что вы каждому встречному-поперечному говорите о том, что якобы Берец подкупил врача. Откуда вы это взяли?! Разве вы не понимаете, что это может привести к большим неприятностям?!

От крика и угрожающего тона пастора обе женщины очень перепугались. Старая Бакошне, которая из-за глухоты не все разобрала, вообще ничего не могла понять и начала причитать:

— Милостивый создатель!.. Что-то с нами будет?.. Боже ты мой!..

Качая на руках ребенка, она быстрее заходила по кухне. Юлиш, не проронив ни слова, только еще больше съежилась от страха. Спрятав свои большие руки под передник, она продолжала стоять на месте, изредка бросая на пастора испуганные взгляды. Иногда казалось, что она вот-вот откроет рот и что-то выдавит из себя, но она только сильнее сжимала губы. В этот момент она, возможно, мысленно видела перед собой бессвязно бормотавшего слепого Сенте…

Пастор переводил взгляд с одной женщины на другую. Неожиданно он вспомнил почти совсем забытый случай, происшедший некогда на хуторе. По соседству с ним жила семья поденщика, жена которого каждый год находилась в положении: не успевала она одного ребенка отнять от груди, как у нее рождался следующий. Старший ребенок стал уже парнем-подростком и доставлял родителям много хлопот: он воровал все, что попадало ему под руку. Однажды из дома управляющего пропали часы. Подозрение сразу же пало на парня. Сказали отцу, и тот сначала по-хорошему стал спрашивать сына, не брал ли он этих часов. Однако такой разговор никаких результатов не дал: сын не сознавался, что это дело его рук. Он стоял, опустив голову, и молчал.