Йожеф Дарваш - Город на трясине

Тогда отец взял в руки веревку, вымоченную в воде. Парень уже не раз знакомился с ней и раньше. Он весь задрожал, но продолжал молчать. Отец еще раз по-хорошему попросил сына признаться, а когда тот опять не ответил, начал его бить мокрой веревкой. Он бил его по чему попало, зверея с каждым ударом, но сын так и не проронил ни слова.

Вокруг мужа и сына бегала растерянная мать и, заламывая себе руки, со слезами причитала:

— Боже милосердный… Что же теперь будет?.. Создатель, смилуйся…

Паренек не плакал, не кричал, лишь изредка как-то по-звериному скулил.

— Скажи, ты украл часы? — спрашивал отец в короткие перерывы между ударами, когда заносил веревку над несчастным. — Скажи, ты или нет? Скажешь — бить больше не стану…

Мать и сбежавшиеся на шум соседи тоже уговаривали паренька признаться, но он упрямо молчал.

В конце концов соседи вырвали парня из рук озверевшего отца и поплескали ему водой в лицо, но паренек и тогда не проронил ни слова, лишь смотрел на всех оцепеневшим взглядом…

Отогнав от себя воспоминания, пастор заговорил снова.

— Вам ничего не будет, только скажите мне, — попробовал он еще раз уговорить перепуганных женщин, но те продолжали молчать.

Потеряв всякую надежду услышать от них что-либо, пастор начал убеждать их в том, что они не правы, а под конец призвал их спокойно поразмыслить над его словами и, самое главное, верить ему…

Но разве они поверят?

Окинув взглядом обеих женщин и нищенскую обстановку их жилища, он понял, что ничего от них не добьется.

Он молча стоял перед ними, как боец, вышедший на бой, но в самый последний момент вдруг заметивший, что вместо меча в руках он держит палку.

У двери послышались чьи-то шаги. Это вернулся домой Шандор. Не заметив никакой напряженности, он с упреком обратился к жене:

— Почему вы не пригласили святого отца в комнату? — И сам открыл дверь.

Обе женщины остались в кухне.

— Мы здесь как раз беседовали о том, — после короткого молчания начал Иштван, — что пора кончать говорить… об этом печальном случае… о несчастье, случившемся с вашей дочкой… Нужно покончить с этим делом.

— Людей нелегко успокоить… но они постепенно успокоятся…

Пастор рассказал о цели своего визита. Шандор молча и с подобающим почтением выслушал его.

— Бабы всегда так делают… Блоху примут за вола… — проговорил Шандор и через силу засмеялся.

— Но слух этот распускают не только женщины. Уже все в округе говорят об этом…

— Видите ли… Люди любят копаться в чужих бедах, чтобы своих не замечать. Сейчас о нас болтают, потом будут о других. Так уж водится.

Дальше, что бы пастор ни говорил, Шандор только кивал головой. Пастор видел, что и с Шандором он добился не большего результата, чем с женщинами. Иштван понял, что ему так и не удалось перебросить мостик к сердцам этих людей.

— Ну, значит, договорились, — сказал пастор и встал.

— Пишта, чем ты занимался? — спросила Эва плаксивым тоном, когда он вошел к ней в комнату. — Отец очень сердится.

— На меня? Я ничего плохого не сделал.

— Папа видел Бекшича, и тот рассказал, что ты был у него и разговаривал по поводу дочки Бакоша.

— Я у него не был. Я с ним случайно встретился на улице. А что плохого, если б я и зашел к нему?

— Доктор сказал, будто ты ему не веришь, будто ты сам способствуешь распространению этой сплетни.

— По правде говоря…

— Я знаю, тут может получиться недоразумение. Пойдем скорее к отцу, пока он не уехал на хутор.

Взяв Иштвана за руку, Эва потащила его в заднюю комнату.

— Вот я привела «преступника»! — со смехом сказала она отцу.

Хорват Берец как раз натягивал сапоги, собираясь ехать на хутор. Он недовольно буркнул что-то в ответ и на шутку дочери не улыбнулся.

— Я никогда не думал, что вы, святой отец, можете мне в чем-то не доверять, — тихо произнес Хорват, словно забыв о том, что со дня обручения дочери он перешел о пастором на «ты».

— Я ничего плохого не сделал, — как бы оправдываясь, сказал Иштван.

— А зачем вам понадобилось ходить к Бекшичу? Я бы вам сам рассказал, как все было, не соврал бы ни единым словом.

— Не ходил я к нему. Я его совершенно случайно встретил на улице…

Хорват не стал выслушивать пастора до конца и перебил его:

— Все это выглядит так, святой отец, будто вы собираетесь вести следствие. Бекшич тоже говорил со мной со странным выражением лица. И не только он… Насколько мне известно, об этом говорит уже полсела.

— Я не собирался делать вам никаких неприятностей. Наоборот, я хотел сделать лучше, хотел положить конец всем этим сплетням.

— Ничего с ними не нужно было делать! Такой уж у нас народ: поговорят-поговорят, а когда надоест — перестанут.

— Мне казалось, лучше объяснить людям, что…

— Однако зачем было интересоваться этим у доктора? Меня это оскорбляет! Этот старый бородатый козел заварил такую кашу, что не успеваешь расхлебывать…

— Я не верю, чтобы он это сделал. А я только поинтересовался, как все произошло. Просто хотел знать из первых уст, только и всего.

— Нечего этим людям что-либо объяснять! — выпалил рассерженно Хорват. Он так покраснел, что казалось, будто его вот-вот хватит кондрашка. — Ну и народ у нас! Паршивый и темный! Лишь бы только языками болтать. Пусть болтают, мне все равно. Зависть их съедает, если у кого на одни подштанники больше, чем у них. Они места себе не находят от зависти! Чертовы бедняки! Они не стоят сожаления! Ни один из них! Гадкие, грязные людишки!..

Лицо пастора стало белым, как стена, а на скулах выступили багровые пятна.

— Не забывайте, что и я принадлежу к числу этих гадких, грязных людей, — тихо, но твердо произнес он, а вернее, выдавил из себя сквозь зубы.

Хорват на какое-то мгновение будто оцепенел, но, быстро оправившись от смущения, заговорил еще громче:

— А ты не забудь, что теперь принадлежишь к нам, к нашей семье. И даже если бы я был виновен в смерти этой девочки, если бы я убил ее… — Он с силой ударил себя в грудь и продолжал: — То и тогда тебе следовало бы защищать меня!

— Папа, ради бога! Что ты говоришь? — заговорила дочь. — И не кричи так громко! Люди услышат!

— Ну и пусть, пусть слушают! Кто услышит? Разве мы не одни? — И он вперил в пастора горящий негодованием взгляд.

В этот момент дверь в комнату отворилась и появившийся на пороге поденщик доложил:

— Лошади запряжены.

Хорват мгновенно успокоился и посмотрел вокруг так, будто только что очнулся от тяжелого сна. Быстро поцеловав дочь в лоб, он пожал пастору руку и вышел из комнаты.

Иштван был бледен как полотно.

— Не обращай на него внимания, Пишта, — умоляющим тоном произнесла Эва. — Папа очень вспыльчивый человек. Я это знаю… — Заметив, что жесткие складки, залегшие возле рта пастора, никак не расходятся, она продолжала: — На него не надо сердиться. Он очень чувствительный человек. Его любая мелочь может вывести из себя. А сейчас у него и без того полно забот. Торговые дела его сейчас идут плохо, поэтому он такой нервный. Да и этот случай очень его расстроил… Утром он вернется домой…