Йожеф Дарваш - Город на трясине

Карбули же явно растерялся: он уже взялся за ручку калитки, но пока еще не открывал ее. Он прислонился к калитке так, будто хотел раствориться и остаться незамеченным.

Иштван ускорил шаги и громко, тоном приказа поздоровался с Карбули, еще не дойдя до него.

Карбули повернулся к пастору, натянуто улыбнулся и сделал вид, будто только сейчас заметил его.

— Почему вы хотели скрыться от меня?! — не спросил, а буквально набросился тот на Карбули, подойдя к нему.

— Я не хотел… Зачем мне это?.. Я вас вовсе и не видел, святой отец… Я только… — Пожилой крестьянин окончательно смутился, речь его стала сбивчивой, как у школьника, которого уличили в очередной шалости.

— Но я же видел: вы хотели уйти, — уже тихо сказал Иштван.

— Я вовсе не…

— Послушайте, Карбули, я же вижу: тут что-то случилось. Пока я сюда шел, от меня сбежало полсела. И вы тоже хотели… А раз так, вы должны мне объяснить: что же случилось?

— Я ничего не знаю, святой отец!

— Господин Карбули! Вы человек здравомыслящий, верный сын нашей церкви. Насколько я знаю, в прошлом году вы даже намеревались стать пресвитером. С вами можно говорить откровенно. Говорите смело все, что вы знаете. Я вам обещаю: никаких неприятностей не будет.

Такое подкупающее заверение сделало свое дело. Карбули немного поколебался, будто взвешивая в уме все «за» и «против», а затем с трудом выдавил из себя:

— Да все из-за жандармов…

— Каких еще жандармов?

— Сегодня утром они были в слободке…

— Зачем?

— По делу Розики Бакош. Люди говорят, будто это вы, святой отец, прислали их к нам.

— Кто такое говорит?

— Люди говорят… Многие…

У пастора голова пошла кругом.

— А что нужно здесь жандармам?

— Я так слышал… будто они ищут тех, кто болтает, что якобы Берец забил Розику до смерти… и подкупил врача…

— И они говорят, что жандармов вызвал я?

— Да, говорят. А еще болтают, что вы были у Бакошей и пригрозили им, если они не замолчат… Нескольких человек уже вызвали в управу… Правда, может, их сегодня же и отпустят…

— Значит, говорят, будто это я?.. А что еще говорят люди?

— Еще…

Карбули опять стушевался и нервно завертел шеей, как гусь, которому для откорма насильно запихивают в горло кукурузу.

— Говорите, говорите, господин Карбули! Не бойтесь!

— А вы никому не скажете, что узнали это от меня? Я не хочу, чтобы обо мне судачили… Я здесь живу среди, людей и не хочу, чтобы…

— Будьте спокойны, я никому ничего не скажу!

— Люди говорят… будто вам, святой отец, заплатят, мол, за это…

Даже не попрощавшись с Карбули, пастор зашагал дальше. У него при этом было такое лицо, будто он хотел привлечь к ответственности весь белый свет.

— Пишта, что с тобой? Ради бога, что случилось?! — испуганно воскликнула Эва, когда он, с силой рванув дверь, вошел к ней в комнату.

— Этого… этого я не ожидал, Эва… Чтобы такое сделать!

— Что случилось, Пишта! Говори! Какая-нибудь беда?

— Чтобы вызвать жандармов против этих несчастных людей?! Как можно было решиться на такое, Эва? Вы этим погубили меня, понимаете, погубили!

— Как ты можешь говорить такое? Отец хотел как лучше! Просто он хотел положить конец всем этим глупым сплетням! Он очень сожалел, что рассорился с тобой… Никакой беды в этом нет.

— Боже мой! Да неужели вы не понимаете, что этим вы только еще больше разозлите народ?!

— Не беспокойся, Пишта! Уверяю тебя, что никакой беды в этом нет.

— Нет? По-вашему, это не беда, что вы мне все испортили? Подорвали и мой авторитет… и авторитет моего сана! Все-все испортили! Все!

Девушка стала бледной как полотно и с трудом сказала:

— Ты говоришь глупости! Какое отношение ты имеешь к этому цирку? Все это касается только отца.

— Но эти люди считают, будто это я, их пастор, заявил на них. Их пастор!.. Как я после этого буду смотреть в глаза моим прихожанам?

— Это неправда! Можно легко доказать, что ты к этому не имеешь никакого отношения!

— Неужели ты не понимаешь, Эва? Никакие доказательства тут не помогут. В глазах своих прихожан я уже их враг, сколько бы и как бы я им ни объяснял. Я потерял их доверие, и мне его больше уже не завоевать!.. Никогда!..

Проговорив эти слова, пастор как бы и сам только сейчас понял всю логичность своего умозаключения.

Девушка, возбужденная его словами, с трудом сдерживала себя.

— Не преувеличивай, Пишта! Ты всегда все склонен преувеличивать. Речь идет о простом недоразумении, и только… Скоро все слухи улягутся. Случались здесь вещи и похуже, в том числе и с пасторами. Никакой беды из этих разговоров не будет.

Иштван с удивлением смотрел на девушку, пытаясь понять ее.

— Эва, разве ты не понимаешь, что речь здесь идет не об обычном правовом деле и не о подозрении кого-то невиновного? Речь идет о человеческом доверии, а его, как Известно, вернуть трудно. Что я буду теперь делать с этими людьми?

— Боже мой, да то, что делал до сих пор! Будешь у них пастором. Будешь читать им проповеди, крестить их детей, отпевать умерших… Что там ты еще с ними делал? Ну не будь же ребенком!

«Действительно, а что я делал до сих пор? Делать это и дальше — только и всего! Читать проповеди, крестить детей, отпевать умерших… Неужели я больше ничего и не делал? А ведь я думал, что делал нечто большее. А что именно? Видимо, что-то такое… Но если бы я делал что-то большее, то односельчане не поверили бы сейчас каким-то сплетням обо мне… и не считали бы меня своим врагом…»

Мысль об этом как-то сразу погасила в нем и его возмущение, и отчаяние… Он уже не кричал, как прежде, а, обессиленный, сел на диван и закрыл лицо руками.

Эва присела рядом с ним и, обняв за шею, стала целовать его лицо, гладить волосы и приговаривать:

— Дорогой мой Пишта! Не будь таким чувствительным! Вот увидишь, ничего-плохого не будет! Помнишь, я ведь и тогда была права, когда дело касалось нашего брака, а? Я и сейчас не ошибаюсь. Успокойся! Может, отцу и не следовало бы делать этого, но ведь он хотел сделать как лучше. А может, и хорошо, что он так поступил. По крайней мере, теперь-то уж прекратятся все эти ужасные сплетни. Ты же останешься чистым, я уверена в этом…

Иштван неожиданно встал.

— Я пошел! — произнес он таким тоном, что девушка ужаснулась.

— Не ходи, Пишта! Ты не можешь идти в таком состоянии! — В отчаянии она повисла на шее Иштвана.

— Я пойду, Эва! Пусти меня!

— Не пущу! Ты никуда не пойдешь!

— Я не могу тут больше оставаться!

Пастор попытался освободиться из объятий невесты, но девушка не отпускала его. Она целовала его и с отчаянием в голосе говорила:

— Никуда я тебя не отпущу, Пишта! Никуда! Поедем немедленно к отцу на хутор. Я никуда тебя не отпущу, пока мы все не уладим! Я велю запрячь лошадей, или мы пойдем пешком? Послушай меня, Пишта!