Йожеф Дарваш - Город на трясине

Карбули-отец пытался изменить такое положение. Так, прошлой зимой он послал в подарок целый мешок пшеницы семье Бартока, которая буквально голодала. Люди, разумеется, порадовались такому шагу, но решили, что, видимо, жадный Карбули уже начал выживать из ума. Никакого результата он этим, однако, не добился, разве что увеличилось число тех, кто приходил к нему просить в долг денег или зерна. А когда он им отказывал, его ругали еще больше, чем раньше.

Это, собственно, была его первая и последняя попытка пробить лед отчуждения, а поскольку это не дало желаемого результата, старик еще больше замкнулся в себе и стал с еще большим упорством карабкаться наверх, умножая свои приобретения. Как раз в тот период его сын и расстался с Эсти Борш.

И вот сейчас Карбули-отец сидел за столом в глубоком раздумье.

— Вот если бы мы раньше не влезли в это дело, то могли бы купить этот участок, — повторил он и посмотрел на сына, словно ожидая от него поддержки. — А ты что скажешь на это?

Пали пожал плечами.

— Так-то оно так, — проговорил он, чтобы хоть что-то сказать, и лениво развалился на стуле.

Отец немного помолчал, а затем осторожно спросил:

— А что нового у Тимаров? — Однако, увидев выражение лица сына, он тут же переменил тему разговора. — Не знаю, что стало с этим Мольнаром. То ему не так, то не этак. Все время ругается, ни на минуту рот не закрывает. Вот и сегодня утром говорит мне: «Почему бы вам не привязывать своих кур, коли вы за ними следить не умеете?» Мне иногда хочется уехать куда-нибудь из этого нищенского гнезда. Здесь, как ни старайся, все равно завшивеешь вместе с остальными. Все они нам завидуют, а сами и пальцем не хотят пошевельнуть, чтобы улучшить свое положение. Их не тревожат ни вши, ни грязь. Им все равно, лишь бы ничего не делать. Но уж другим спуску не дадут. Вот и этот Мольнар…

Старик начал говорить спокойно, но постепенно разошелся и даже встал. Голос его звучал все громче и громче. Казалось, этот разговор не имел никакого отношения к тому, с чего он начал. Старику, видимо, хотелось, чтобы и сыну передалось его негодование, однако тот довольно спокойно воспринял слова отца. Спустя минуту Пали встал и, потянувшись, сказал:

— Вот я ему разок покажу, тогда он сразу же перестанет болтать…

С этими словами Пали вышел во двор и, взяв лопату, начал убирать навоз. Поработав немного, он остановился, посмотрел на голубое небо, на зелень перед хутором, однако не яркие весенние краски волновали его. Мысли парня витали вокруг Эсти, и он не без испуга подумал: неужели правда, что Анти Бенке ходит к ней?..

Вскоре во двор вышел и отец. Старик принялся чистить хлев. Они работали молча, так как им не о чем было больше разговаривать. А кругом вовсю бушевала весна. Над их головами, над Сапожной слободкой и вообще над всей страной раскинулось по-весеннему высокое голубое небо, под которым, будто муравьи, копошились люди.

Яниш Воробей, стоя на коленях у своего дома, готовил участок под паприку.

Тетушка Вечерине сидела на завалинке и, распахнув кофту, кормила грудью малыша, который лежал у нее на коленях.

Бакоши, свекровь и невестка, копались на своей пшеничной делянке.

Тетушка Дьерене стирала бельишко.

Даже старый Бенке и тот вылез на весеннее солнышко, усевшись на завалинке. Рядом с ним сушился его соломенный матрац.

В семействе Берты рушили и жарили кукурузу. Вокруг жаровни толпились ребятишки, дожидаясь желанного лакомства, которое одновременно было для них и обедом.

Мольнары, Борши, Фаркаши, Кардоши, Фекете, Ситаши, Балоги, Бенке — все бедняки, жившие в Сапожной слободке, да и все село, а может, и все земледельцы страны копались в земле. Дотрагиваясь до нее руками, люди чувствовали приход новой весны. С ее приходом нищета и нелегкие заботы как бы отодвигались куда-то на задний план. Поденщики с тощими котомками за плечами, где лежало немного хлеба, разбредались в поисках работы. Сейчас они старались не думать о том, что хлеб у них скоро кончится, но не кончатся их беды и печали…

Старый Хорват Берец сидел у калитки перед домом на низкой скамеечке. Упершись локтями в колени, он курил трубку и смотрел на безлюдную улицу. Для посиделок еще было рано, стрелки часов только-только перевалили за полдень, а в такую пору, как известно, никто возле дома не сидит. Посидеть за ворота дома обычно выходят под вечер, когда после трудового дня людей тянет поделиться друг с другом мыслями. Чаще всего разговор заходит о старых добрых временах, так как теперешние, кроме неприятностей, ничего не несут…

Вечером, как только прогонят по селу стадо коров, одна за другой отворяются калитки и появляются старики и старушки со скамеечками в руках. Они направляются на посиделки к тому дому, до которого сегодня дошла очередь. Уж тут-то они перемоют косточки всем и всякому.

Старый Хорват вместе со своей супругой обычно регулярно ходил на такие посиделки, но сегодня ему не сиделось ни дома, ни во дворе. Утром он ходил смотреть, как идет строительство нового дома. Приковыляв на место, он увидел, что стены уже возведены и недалек тот день, когда его сельский «дворец» будет готов.

— Пусть дом будет не такой, как у всех, — наставлял мастера сын Хорвата.

Мастер заверил, что построит дом, какого ни у кого еще не было: с балконом, широкими окнами, о высокой крышей, украшенной безделушками.

Старик Хорват обошел весь дом, заглянул во все углы и выслушал объяснения мастера. Он не сказал ему ни слова о том, понравился ему дом или нет, а, все осмотрев, молча поплелся обратно домой.

С того момента старик потерял покой. Его охватило такое чувство, будто им грозит какая-то опасность, и, как верный пес, тихо поскуливая, он ходил по двору вокруг дома. Казалось, он и перед домом-то уселся раньше времени для того, чтобы первым встретить идущую к ним беду и отвести ее…

На церковной колокольне затрезвонили оба колокола, призывая прихожан к обедне. На улице там и тут показались старики и старушки с молитвенниками в руках, торопливо направляясь к храму божьему.

Вот отворилась калитка соседнего дома, и на улицу вышли старый Тот и его жена.

— А ты что, не пойдешь разве, сосед? — спросил Хорвата Тот.

Хорват молча покачал головой. Он уже несколько дней подряд не ходил в церковь, хотя до этого не пропускал ни одного богослужения, если не был сильно болен или не уезжал на хутор. Когда же болезнь не очень его одолевала, он все равно тащился в церковь, которая, по его мнению, помогала ему лучше любых лекарств. После смерти старого Ваги он даже стал запевалой в церковном хоре. У стариков уж так было заведено: пока не приходил священник и не начинал службу, они сами потихоньку пели. Начинал, разумеется, запевала, а ему подпевали остальные.