Йожеф Дарваш - Город на трясине

Молодая Берецне сидела с непокрытой головой. Платье на ней было не то крестьянского, не то господского покроя. Супруг ее, Хорват Берец-младший, был при галстуке, но в сапогах. Зато их сын Бела был разодет как настоящий барин.

Скоро приехал жених со своими родителями. Родители жениха и невесты встречались впервые. Когда старики Денеши перезнакомились со всеми, они уселись в углу рядом со стариками Берецами. И хотя Денеши были значительно моложе стариков Берецев, но постоянный труд наложил отпечаток на их лица и как бы уравнял в возрасте. Сидя друг возле друга, они походили на братьев и сестер. Между собой они почти не разговаривали. Вновь прибывавшие лишь усиливали атмосферу отчуждения.

Хорват Берец-младший, чтобы как-то разрядить напряженную обстановку, наполнил стаканы вином.

— Сервус, высокоуважаемый господин, — обратился он к будущему зятю. — Незачем мне тебя на «вы» называть, раз ты вот-вот сыном мне станешь.

Гости выстроились друг перед другом. Приехал старший брат тетушки Берецне с женой и двумя дочерьми, затем семейство Киш, за ними учитель Корда со своими домочадцами, чуть попозже — сельский врач. Последним прикатил судья с супругой.

С приездом судьи все сели за стол. Прежде чем приступить к трапезе, Иштван встал и надел на палец Эвы обручальное кольцо.

Затем начался торжественный ужин. Домашние стали носить одно за другим различные блюда, одно лучше другого, будто это было не обручение, а сама свадьба. И разумеется, пили, опрокидывая в себя бокал за бокалом. Старики и те пили много. А захмелев, оживленно разговорились, и ледок отчуждения быстро растаял.

Судья сидел в центре стола и первым начал говорить, причем говорил он так, будто находился на политической сходке.

— У нас есть еще люди, — сказал он, — которые постоянно твердят о классовом антагонизме. Так вот сегодняшнее торжество является ярким свидетельством, что о таком антагонизме не может быть и речи. Вот перед вами сидит мой друг Пишта. Он родился в самой бедной семье, а стал тем, кем он есть. И в жены себе берет хорошую девушку из богатой семьи, потому что заслужил своим трудом и поведением. Вот здесь собрались духовные пастыри нашего села. И разве мы не можем, спрашиваю я вас, жить в мире и согласии с народом венгерской земли? Можем, так как классовые различия все больше исчезают… — И уже шутливо добавил: — Если кто не верит, пусть посмотрит на этот только что построенный дом, который ничем не хуже моего.

— Пусть так и будет, господин судья! — заметил Хорват Берец-младший и громко рассмеялся.

— Я хочу сказать, господин Хорват, — продолжал судья, — пусть тот, кто может, живет как можно лучше и удобнее. Есть люди, которые говорят: раз ты крестьянка, тебе незачем носить шелковое платье или шелковые чулки, незачем отдавать детей в школу. А я лично с этим не согласен…

— Господин судья прав.

— Я человек двадцатого века…

В таком духе и продолжалась беседа. И чем дальше, тем громче звучали слова, тем энергичнее становились жесты. Молчали только четверо стариков. Прижавшись друг к другу, они чуть ли не с испугом слушали оживленные разговоры.

А на улице, словно поддавшись молчанию стариков, установилась тихая-претихая погода. Во всех домиках Сапожной слободки уже давно все спали мертвецким сном, лишь в каком-то дворе неожиданно закукарекал петух, которому, видно, приснился рассвет.

Старая Бакошне с раннего утра была на ногах и сновала по дому взад-вперед, как наседка. Правда, она никогда в жизни не встречала восход солнца в постели. За свои шестьдесят лет она так привыкла весь день крутиться, что даже теперь не могла жить иначе. Более того, теперь она вставала еще раньше и спешила босиком то в погреб, то на кухню, то во двор. Собственно говоря, весь дом держался на ней, и она не могла пожаловаться на недостаток работы, тем более что сегодня была суббота.

В первую очередь Бакошне проверила курятник, чтобы забрать снесенные яйца, так как если их вовремя не взять, то яичницу будет есть кто-то другой. Она даже знала, когда какая курица несется и какое яичко оставляет. Стоило только курице оказаться с яйцом, как Бакошне хватала несушку и немедленно водворяла ее в гнездо, поэтому почти никогда не пропадало ни одного яйца.

Собрав все яйца, она кормила кур и цыплят, причем давала им ни много ни мало, а ровно столько, сколько следовало. Едва она управлялась с курами, как проснувшиеся утки громко требовали завтрака для себя. Бакошне спешила к канаве и, нарвав там целый передник травы, смешивала ее с отрубями. При этом она вслух жаловалась на то, что отруби опять кончаются, а денег, чтобы купить их, нет. Подумав о деньгах, она сразу же недодавала уткам целую пригоршню отрубей.

«Пусть больше травы едят! — решала она про себя. — Или пусть идут на луг и питаются там чем бог послал. Как хорошо держать гусей! — рассуждала она дальше. — Насколько меньше хлопот, чем с этими несмышленышами. Гусь то там, то тут травки пощиплет, смотришь — уж и набил себе желудок. На будущий год, если будем заводить себе птицу, то только гусей!..»

Скота у них было мало. Ну да в будущем заведут! Дом и двор есть, можно и скот завести. Здесь ей никто не прикажет, хоть в дом кур пускай…

С такими думами старая Бакошне шла к колодцу за водой. Вернувшись домой, она на скорую руку побелила комнату, кухоньку и подвал. Стены хотя и не были очень грязными, но Бакошне никогда не упускала случая подновить побелку. Этим она всегда занималась по субботам, а стиркой — по понедельникам: без этого и неделя не неделя.

Во время побелки ей раза два или три приходилось выскакивать во двор, так как куры и утки, доев корм, подняли страшный гвалт. Она тут же разогнала их и начала кричать, будто они понимали ее:

— Кыш, кыш! Черт бы вас побрал, сбились в одну кучу, окаянные!

Она бегала по двору взад и вперед, поднимая с земли то веточку, то пучок соломы — все, что можно было сунуть в печку. Наклоняясь, она каждый раз охала и даже чуть было не упала — так у нее сильно закружилась голова, — однако, сделав несколько шагов, вновь за чем-то нагнулась и недовольно заворчала:

— И когда только кончится эта беготня! Хоть бы отдохнуть немного! Работаешь, работаешь без всякого отдыха — и так, видно, до самой смерти!

Проворчав эти слова, она уже спешила по двору дальше. Чтобы не оставаться одной со своими заботами, старая Бакошне разбудила Шади, не дав ему как следует выспаться. Больше в доме никого не было. Розику семейство Берецев забрало к себе: пусть, мол, пасет наших гусей, все при деле будет.

Дело было так. Однажды Берецы ехали по дороге мимо их еще строившегося дома и, остановившись, спросили у Юлиш, не отдаст ли она им девочку на лето, когда в школе кончатся занятия.