Йожеф Дарваш - Город на трясине

Дав Дьере несколько полезных советов, перевели разговор на прежние темы. Дьере вскоре и сам позабыл о своей порезанной ноге.

— В двадцать третьем году было точно такое же лето, — проговорил он. — Я тогда работал у Неметов. Жена вязала мне снопы. Сколько же тогда сорняков было! Ну пропасть! В ту пору мы с хольда тридцать копен делали. Только уж солома была, скажу я вам, прямо как тростник…

Наконец пришел и старший артели. Жил он на окраине села, и все его не очень хорошо знали, тем более что он отличался довольно-таки замкнутым характером. Человек он был неплохой и со своими обязанностями справлялся хорошо. Что ни говори, а многие старшие артелей, какую ни возьми, были людьми хитрыми и при дележе заработанного хлеба всегда действовали так, чтобы им доставалось на несколько центнеров больше, чем остальным. Про этого же такое грешно было бы сказать. Да если бы даже за ним что и заметили, то никто и не пожаловался бы: все равно было бы бесполезно, так как он приходился родственником хозяину молотилки. Правда, он никогда не пользовался этим, однако и запанибрата ни с кем из артели не был. Короче говоря, он умел поддерживать в артели строгий порядок и железную дисциплину.

Вот и сейчас, стоило ему только появиться, как сразу же смолкли все разговоры. Артельщики молча окружили его.

— Ну так что надумали, люди? Кого возьмем в артель на место Фекете? — спросил старший.

У каждого из артельщиков была своя кандидатура: у одного — сын, у другого — зять, у третьего — свояк или кум. Наиболее авторитетным считалось слово Йожи Мольнара, а он предложил взять Михая Гелегонью, своего деверя.

Само собой разумеется, у тех, кто хотел предложить свои кандидатуры, сразу же нашлись всевозможные возражения:

— Уж больно он книжки любит читать. Он и на поле…

— Для него самое главное — политика…

— От него не будет проку. Как только начнет мешки таскать на горбу, сразу же выдохнется.

— Разве такой человек нам нужен? За него нам же самим и придется работать.

Мольнар начал горячо защищать деверя, перечисляя все его достоинства, в которые и сам мало верил. Так, например, Мольнар заявил, что его деверь не только по одному мешку, но и по два таскать может: один — на спине, а другой — под мышкой…

— Пустые — да! В это я еще могу поверить, — не без ехидства заметил старый Фаркаш.

Чтобы прекратить препирательства, старший артели решил наконец высказать собственное мнение:

— Подождите, люди! Так мы никогда ни до чего не договоримся. Напарником у Мольнара был Фекете, значит, Мольнару и выбирать. Если тот будет лодырничать, значит, ему самому придется тащить лямку.

— Мой деверь — сильный мужик! Нисколько не слабее меня, это уж точно.

— А он работал у машины?

— Каждое лето.

— А сейчас он почему не в артели?

— В прошлом году у них молотилка сломалась, а в нонешнем еще никуда не устроился.

После долгих споров в конце концов решили взять Гелегонью. Раз Мольнар предложил его, так тому и быть: сам пожалеет, если плохого работника выбрал себе в напарники.

Еще предстояло найти замену одной девушке, которая заявила, что выходит из артели.

Старый Борш предложил взять вместо нее свою дочь Эсти. Ее приняли без всяких споров. Эсти была здоровой, крепкой девушкой. Несколько лет назад она уже работала в артели, из которой ушла только из-за сына Карбули.

Обсудив еще кое-какие вопросы, артельщики разошлись.

Шандор, вернувшись домой, застал там гостей — младшего брата с женой и мать Юлиш. Они были на базаре и по пути домой зашли к ним.

Теща Шандора, худая, костистая старуха, сидела на стуле посреди кухни и была похожа на ведьму, оседлавшую метлу. Одета она была во все черное, даже на шее у нее висел черный шарф, хотя и на улице, и в доме было по-летнему жарко. Возле ее ног на полу стояла корзина. Достав из нее яблоко, старуха пыталась подозвать к себе маленького Шади, который лишь издали наблюдал за бабкой. Потеряв надежду заманить внука, теща ушла в комнату, где начала о чем-то шептаться с Юлиш.

— Эй ты, родственница, опять надумала рожать? — Шандор кивнул в сторону жены брата, у которой живот дорос уже до подбородка. — Не боишься, что у нас на крыльце родить придется?..

Женщина покраснела как маков цвет и в смущении начала теребить фартук.

— Нет, по нашим подсчетам, еще недели две ждать надо, — вместо жены ответил муж.

— Ну-ну, смотрите! В такую жару пшеничка и та созревает скоро…

Старая Бакошне спешно готовила обед: налила в большую кастрюлю воды, всыпала щепотку соли и бросила несколько картофелин, решив угостить гостей хоть тарелкой супа, раз уж они пришли…

— Что у вас нового? — спросил Шандор гостей.

— Ничего особенного. А вы слышали, какое несчастье случилось со стариком Габнаи?

— Ничего не слышали. А что с ним?

— Когда он быков запрягал, так один будто сбесился и пырнул старика в живот. Тот чуть было богу душу не отдал, до сих пор в постели лежит.

Все немного поохали.

— Ай-ай-ай, — несколько раз подряд произнесла Бакошне и, попробовав суп, бросила в него еще щепотку соли.

— Хороший дом у вас будет, — сказал брат Шандору.

— Хороший, если в порядке держать будем. У нас и малыш хороший, — проговорил Шандор и принес спящего Пали: — Посмотрите, какой ребеночек! Посмотрите хорошенько! Вот и у вас такой же будет.

Малыш проснулся и начал пищать. Услышав это, из комнаты стрелой вылетела Юлиш и набросилась на мужа:

— Зачем разбудил ребенка? Теперь мне опять нужно его укачивать! — Забрав кроху у Шандора, Юлиш дала Палко грудь.

Мать Юлиш вернулась из комнаты и, опять усевшись посередине кухни, начала приманивать к себе яблоком Шади. Тот наконец подошел к ней, но, выхватив яблоко, убежал в комнату.

— Какой пострел! — сказала старуха и улыбнулась.

— Вся беда в том, что он редко видит вас, сватья, вот потому и дичится, — утешила старуху Бакошне.

Они немного поговорили о том о сем, помолчали, потом вспомнили кое-какие житейские мелочи…

На дворе было по-летнему тепло. Сегодня, в воскресенье, жара никому не мешала. Шандор разделся до нижнего белья и, бросив на прохладный земляной пол кухни мешок, улегся спать.

Край неба порозовел, обещая скорый рассвет. Одна из копен, стоявших на поле, вдруг зашевелилась, а через секунду из нее кто-то вылез, стряхнул с себя солому и, накинув на плечи пальтишко, а на голову нахлобучив высоченную баранью шапку, зашагал к молотилке. В предрассветном полумраке тень мужчины казалась такой большой, словно это шагал не человек, а медведь.

Это был Михай Борш. Он шел будить своих артельщиков. Правда, для этого ему достаточно было громко крикнуть, однако по стариковской привычке он уже не мог много спать и потому считал за честь исполнять роль будильника.